Трагедия 22 июня: блицкриг или измена?
Шрифт:
И верно: получилось избиение наших людей днем в открытом поле. Следует отметить, что подобная тактика непродуманных наступлений проводилась и до нашего прибытия. Она привела к огромным потерям, разброду целых подразделений, к самострелам. Командование указанных полков таким образом расходует человеческий материал как нерадивый хозяин.
Помимо больших бесцельных потерь, надо указать на отсутствие достаточной заботы о бойцов, их питании и отдыхе. Отдельные полки 89 дивизии двигались к фронту полуголодные, иногда не получая пищи по два-три дня. Тыловые службы обеспечены питанием в несколько роз лучше, чем бойцы на передовых позициях, где они находятся уже около месяца.
Все это мы наблюдали сами, слышали от массы бойцов. Сейчас мы находимся
В заключение выражаем непоколебимую уверенность в полной победе под подлым врагом — немецким фашизмом.
С ком. приветом Окунев, Кузнецов из Ленинградской организации, Бычков из Тамбовской организации»
(цит. по: Досье гласности. 2003. № 7/8(23). С. 5)
Авторы письма были абсолютно правы — подобное творилось фактически повсеместно на советско-германском фронте и по сути дела продлилось вплоть до Победы, в чем еще убедимся.
Далее метко прозванный простыми солдатами «мясником» Жуков, к примеру, в бытность командующим Западным фронтом уже в 1942 г., 30 марта указанного года письменно же подтвердил, что это повальная ситуация в армии, ну и заодно сам себя же и высек, ибо накатал тогда следующее: «В Ставку Верховного главнокомандования и Военный совет фронта поступают многочисленные письма от красноармейцев, командиров и политработников, свидетельствующие о преступно халатном отношении к сбережению жизней красноармейцев пехоты. В письмах и рассказах приводятся сотни примеров, когда командиры частей и соединений губят сотни и тысячи людей при атаках на не уничтоженную оборону противник и не уничтоженные пулеметы, на неподавленные опорные пункты, при плохо подготовленном наступлении. Эти жалобы, безусловно, справедливы и отражают только часть существующего легкомысленного отношения к сбережению пополнения…»(ЦАМО РФ. Ф. 353. Оп. 5879. Д. 74. Л. 320).
Долее идут драконовские, но справедливые в такой ситуации меры, назначенные Жуковым.
Однако же и во-первых, почему сбережение жизней должно было касаться только пополнения — что, жизни уже давно находящихся на фронте того не заслуживали, что ли?!
Во-вторых, какого хрена надо было ждать до 30 марта 1942 г., когда уже со всей очевидностью захлебывалась наша Ржевско-Сычевская операция, осуществляемая Западным фронтом под командованием самого Жукова с 8 января по 20 апреля 1942 г.?
Я именно потому так резко ставлю вопрос, что просто физически не могу понять, почему для того, чтобы уразуметь такое, нужно было именно девять с лишним месяцев самого кровавого периода воины?! Неужели раньше нельзя было сообразить? Ведь сам Жуков только и знал, что с 22 июня занимался именно этим преступно халатным отношением к сбережению не только жизней пополнения или красноармейцев пехоты, но и военнослужащих вообще! Именно так он и готовил и эту операцию тоже. Чего ради понадобился такой приказ, если, к примеру, Сталин, мерзкие поклепы на которого Жуков городил с 1955 г. и до самой своей смерти, призывал, отчаянно призывал к тому же еще два года назад — в 1940 г., 17 апреля? Что это за двухлетнее тугодумство генералитета? И тугодумство ли вообще?! Вопрос этот именно потому справедлив, что вся эта директива Жукова от 30 марта 1942 г. при всей справедливости установленных ею драконовских мер и тем более объективности описанного в ее преамбуле совершенно однозначно и целенаправленно напарывается на следующее острое определение: это был а чистейшей воды документальная отмазка лично Жукова за уже совершенно очевидные к 30 марта 1942 г. крайне печальные итоги осуществлявшейся под его командованием операции и особенно за очень серьезные потери в живой силе!
Жуков совершенно открыто, документально сделал вид, что он тут ни при чем! И сделал так именно потому, что с самого начала войны Сталин непрерывно ужесточал свои требования к максимальному сбережению жизней простых солдат и в начале 1942 г. за это уже можно было лишиться не только погон, но и свободы, а то и жизни…
Масштабы же потерь в этой операции были таковы, что Жуков уже явно почувствовал
В 1941 г. это было особенно характерно для основных наших трех фронтов — Северо-Западного, Западного и Юго-Западного, командующие которыми — соответственно Кузнецов, Павлов и Кирпонос, руководствуясь предвоенными предписаниями ГШ и НКО (т. е. Жукова и Тимошенко), буквально губили вверенные войска, едва ли не как дрова «сжигая» их частями в неравных боях и гитлеровских «котлах»! Командиры же частей, выполняя приказы вышестоящего начальства, также задавались тем же вопросом — отдает ли вышестоящие командование хотя бы себе отчет в том, что происходит, или все их указивки только для того, чтобы документально обезопасить свои головы и шкуры?!
Вот почему приказ Сталина № 270 от 16 августа 1941 г. и отличался драконовскими мерами в отношении именно командиров — он предоставлял каждому военнослужащему право требовать от вышестоящего начальства драться в окружении до последней возможности, а если командир или часть красноармейцев «предпочтут сдаться в плен — уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными». Вот почему он вынужден был весь 1942 г. вдалбливать генералитету, как на самом деле надо воевать (об этом см. в гл. II раздела III).
Едва ли не самым первым в отечественной мемуарной литературе на это обстоятельств попытался было обратить внимание К. К. Рокоссовский, но опять-таки, явно не без содействия Жукова, вмешалась цензура. Потому что к этой проблеме Рокоссовский обратился с позиций командира механизированного корпуса, в статусе которого он и вступил в войну, затем рассматривал его же с позиций командующего армией, фронтом и, наконец, Маршала Советскою Союза — одного из двух главных маршалов Победы. А это было уже чересчур и для властей, и для Жукова — вот и обкорнали рукопись Рокоссовского. Об этом однозначно свидетельствует содержание сделанных цензурой купюр: «…Но о чем думали те, кто составлял подобные директивы, вкладывая их в оперативные пакета и сохраняя за семью замками? Ведь их распоряжения были явно нереальными. Зная об этом, они все же их отдавали, преследуя, уверен, цель оправдать себя в будущем, ссылаясь па то, что приказ для «решительных действий» таким-то войскам (соединениям) ими был отдан. Их не беспокоило, что такой приказ — посылка мехкорпусов на истребление. Погибали в неравном бою хорошие танкистские кадры, самоотверженно исполняя в боях роль пехоты [327] .
327
Не только мехкорпуса и танкисты. Это замечание Рокоссовского касается всех войск.
Даже тогда, когда совершенно ясно были установлены направления главных ударов, наносимых германскими войсками [328] , а также их группировка и силы, командование округа оказалось не способным взять на себя ответственность и принять кардинальное решение для спасения положения, сохранить от полного разгрома большую часть войск, оттянув их в старый укрепленные район.
Уж если этого не сделал своевременно Генеральный штаб, то командование округа(КОВО, где служил Рокоссовский.— А. М.) обязано было это сделать, находясь непосредственно там, где развертывались трагические события.
328
Удивительное дело — ведь по словам Рокоссовского выходит, что до 22 июня в округах даже и не ведали, хотя бы в предположительном плане, об основных направлениях ударов вермахта. Но Генштаб-то располагал информацией ГРУ и разведки Лубянки по этому вопросу! Что же выходит, что в округа информация не сообщалось? Да и как тогда понимать деятельность разведотделов округов? Они, что, тоже либо мух считали, либо не докладывали добытую информацию командованию? Да нет же! Знали, все, что нужно было, — знали! Тогда что же произошло?