Трагедия адмирала Колчака. Книга 1
Шрифт:
«Действительно, англичане, поставив Колчака у власти, были приблизительно столь же удачливы, как и тогда, когда они свергали Николая II. Без этого, не знаю, был ли бы побеждён большевизм в России, но Сибирь, в этом я убеждён, удалось бы спасти и устроить. Народный порыв не был бы там задушен жестокой реакцией, всех возмущавшей, повышавшей нервность чехов и уничтожавшей у них всякое желание сотрудничества».
Известный нам полк. Пишон в статье «Le coup d’etat de l’amiral Kolcak» [«M. SI.», 1925, II, p. 259] добавляет:
«Совершенно несомненно, что адмирал, привезённый англичанами из Месопотамии и из Индии, конвоированный во Владивосток и в Сибирь английским батальоном, был человеком генерала Нокса. Но столь же несомненно и то, что не было на нём ни в коей мере французского штемпеля и что обстоятельства, приведшие его к власти, произошли между отъездом из Владивостока генерала Париса и приездом в Омск верховного французского комиссара и находились совершенно вне нашего влияния».
Пишон не против диктатуры, он только против переворота. Всё можно бы сделать легальным путём при некотором терпении. Директория могла бы эволюционировать — Колчак мог бы последовать примеру, который дал в дни французской революции консулат. Такой путь, по мнению французского военного деятеля, является путём законным [с. 206].
Печатание дневников ген. Жанена (этот дневник, во всяком случае, очень обработан) вызвало тогда же возражение со стороны главы английской миссии ген. Нокса в лондонском журнале «Slav. Rev.» [1925,
«…Переворот, приведший Колчака к власти до приезда в Сибирь генерала Жанена, был совершён Сибирским правительством, причём Англия об этом не знала, и не было с её стороны ни малейшего попустительства». Жанен ответил Ноксу в «Monde Slave» [1922, IV]:
«…Да позволит мне сказать генерал Нокс, что у него действительно коротка память, если он не помнит, что был замешан в интриги и перевороты, приведшие к колчаковскому перевороту. Речь никоим образом не идёт о «попустительстве», а исключительно об инициативе, проявленной некоторыми её агентами, — инициативе, ныне ввиду печальных результатов ими отрицаемой. Вероятно, английский генерал не помнит больше смотра, имевшего место 10 ноября в Екатеринбурге, — смотра, на котором прошёл церемониальным маршем Мидльэссекский английский полк, «являвшийся из Владивостока преторианской гвардией адмирала Колчака». Тогда я ещё не приехал в Сибирь, но французские офицеры, мои предшественники, чехи и русские, свидетели этих незабываемых дней, — все помнят, как тогда держались английские солдаты и их командир, полковник Уорд, член Парламента и рабочей партии. Несомненно, последнему неприятно, чтобы его английские избиратели узнали, что он в Сибири сделал ставку на диктатора, заслуживающего столь же мало сочувствия, как и красные диктаторы, — но история есть история и не знает тонкостей и увёрток. Добавлю, что генерала Нокса, наверно, держали в курсе заговора, замышляемого Колчаком, хотя бы только через его офицера связи Стевеней, который присутствовал даже на тайном совещании, где было решено выступление. Впрочем, Стевеней и не делал из этого большой тайны, и, когда позже, во время отступления, я задал ему, после многих союзников и русских, вопрос, не сожалеет ли он о том, что содействовал возведению Колчака, которому мы обязаны этим бедствием, он просто промолчал. Мне кажется, что короткая память генерала Нокса ввела в заблуждение читателей «Slavonic Review» [р. 21–22].
Проф. Легра в позднейшем комментарии к своему сибирскому дневнику [«М. S1.», 1928, II, р. 166] подтверждает версию своего прямого начальника:
«Мне говорили, и факты этого не опровергают, что приготовления к государственному перевороту производились в согласии с офицерами связи из английской миссии; кроме того, один офицер связи из французской миссии, не принимая участия в подготовке, был, однако, кажется, очень в курсе дела [571] и был очень счастлив тем, что замышлялось. Итак, у меня такое впечатление, что переворот 17 ноября по существу — переворот военный… Если же это так, то для меня, хорошо знающего направление русских офицеров, ясно, что это — переворот, подготовляющий реставрацию».
571
По-видимому, имеется в виду Зиновий Пешков.
Итак, все доказательства ген. Жанена, легко убедившие Милюкова, что дело не обошлось без участия англичан, сводятся к рассказам, которые он и его подчинённые слышали в Сибири по поводу екатеринбургского смотра 10 ноября и присутствия адъютанта ген. Нокса на каком-то заговорщическом собрании. Доказательства не из сильных — слухами Сибирь была полна. К ним мы вернёмся по связи с новой версией — екатеринбургской, которая перед нами вырисовывается.
Я, конечно, не знаю, какие русские осведомляли Жанена [572] , но те русские мемуаристы, которых мне не раз приходилось цитировать, всегда передают только циркулировавшие слухи. Так, Майский в предисловии к изданным «Госуд. Изд.» в Москве воспоминаниям полк. Уорда «Союзная интервенция» пишет: «Я очень хорошо помню, что в Омске в тот период… открыто говорили о весьма активном участии английской миссии, и в частности её главы, ген. Нокса, в перевороте 18 ноября. Рассказывали, что накануне переворота на собрании офицеров-заговорщиков, арестовавших членов Директории, присутствовал представитель ген. Нокса, который благословил заговорщиков на задуманное ими дело» [с. 78]. «Злые языки, — передаёт Святицкий в другой своей книжке «Реакция и народ», — говорят о непосредственном участии в перевороте Нокса» [с. 26]. Ген. Фёдоров заявил Колосову, что переворот сделан с согласия и при участии англичан [«Былое». XXI, с. 578]. «В действительности заговор был решён англичанами и французами не в Сибири», — утверждает уже чешский коммунист Шмераль. Источник заговора выше: Шмераль ссылается на речь ген. Штефаника по приезде в Сибирь, в которой первый чешский военный министр убеждал своих компатриотов: «Переворот не был подготовлен только в Омске. Главное решение было принято в Версале» [«Чехословаки и с.-р.». Москва, 1922, с. 21]. Я допускаю возможность подобного заявления со стороны Штефаника, выполнявшего, как мы увидим ниже, весьма щекотливую миссию в Сибири среди чехов, сильно подвергшихся местной агитации. Но ведь ясно, что это был только своего рода демагогический приём. И можно пройти мимо этих коммунистических домыслов.
572
Осведомителей у французской военной миссии было не мало. К сожалению, Колосов не так уже не прав в своём утверждении, что «деятельность иностранных войск сводилась к тому, чтобы следить друг за другом». Контрразведка пускала свои щупальца довольно далеко. Случай доставил мне пачку копий донесений французской контрразведки — это сводки какого-то «тайного агента Джона», представлявшиеся майору Марино в 1919 г. В «Голосе Минувшего» [1926, № I–XIV] мной уже были опубликованы образцы французских агентурных сведений по наблюдению за русскими генералами. Агенты, «прикомандированные» даже к самому Колчаку, проникавшие в его окружение, подслушивали, «стенографировали», обрабатывали «сплетни», выдавали их за непосредственно слышанное (по заявлению ген. Рукероля, «агенты» находились во всех омских «салонах») [Op. cit. Р. 93]. Всё это, несомненно, чрезвычайно характерный материал. Но где мерило его достоверности?
Самый солидный аргумент в пользу участия Нокса в перевороте можно найти в дневнике Болдырева. Под 21 октября у него записано: «В 4 часа приезжал Нокс с Родзянкой; озабочен размещением батальона прибывающих английских войск. Пил чай, грозил набрать банду и свергнуть нас, если мы не договоримся с сибиряками. «Я становлюсь сибиряком», — закончил он свою шутку» [573] .
Если не сам Нокс устроил переворот, то орудием его являлся молодой чешский генерал — Гайда. Есть и такая версия. Нокс соединил Колчака с Гайдой, причём последний не знал о подлинных намерениях Колчака. Это дополнение принадлежит перу Жанена [«М. S1.», 1925, III, р. 340]. Самому Гайде только впоследствии открылся злокозненный план англичан, посадивших Колчака, — так пишет он в своих воспоминаниях [с. 97], имеющих, правда, необычайно малую ценность, вопреки мнению Милюкова, так как Гайда в них старательно умалчивает о всех своих закулисных выступлениях и разговорах, которые часто вскрывают подоплёку его сибирской деятельности.
573
Усиленно настаивал на закулисной роли Англии в своих письмах той эпохи Керенский. Он писал об этом в октябре Маклакову и Авксентьеву, предупреждая последнего о Ноксе и настаивая (впрочем, с опозданием — письмо получено 25 октября) на принятии мер «к выяснению всех заговорщиков в России, так как новое повторение корниловской попытки может окончательно разрушить и добить Россию». [Сб. «Издалека». С. 132.] Шум делал Керенский главным образом из-за некоего г. Х., который при содействии лорда Z. организует монархический заговор в Сибири. Воспоминания Набокова вскрывают нам эти инициалы: как оказывается, этим занимался при посредстве неизвестного Завойко лорд Мильнер [с. 230].
Сам Керенский рассказывает, что Маклаков довольно метко ему говорил, что он стреляет по воробьям. Почему такой «авантюрист», как Завойко, пользовался влиянием в некоторых английских кругах и получил особые привилегии для поездки в Сибирь — мы не знаем. Читатель из первой главы наших очерков знает, как подчас наивны бывали иностранные политики и дипломаты, как легкомысленна бывала порой их конспиративно-заговорщическая деятельность. Но к адм. Колчаку это не имело никакого непосредственного отношения. Завойко прибыл в Сибирь после переворота. Занимался он здесь только интригами против Колчака, делал попытку устроить заговор и был выслан. Керенскому кажутся очень убедительными для подтверждения версии об участии англичан в перевороте 18 ноября слова, произнесённые Черчиллем в палате общин 6 июня 1919 г. Он сказал о Правительстве Колчака: «Мы вызвали его к жизни» [там же. С. 134]. Не следует ли, однако, понимать их в том смысле, что Великобритания оказала реальную помощь Правительству Колчака? В письме ко мне ген. Нокс свидетельствует, что о готовящемся coup d’etat он узнал за 2–3 дня до 18 ноября от ген. Сахарова в Маньчжурии. В то же время ген. Нокс отнюдь не отрицает возможности, что некоторые члены его миссии (напр., полк. Нельсон) могли быть осведомлены о готовящемся выступлении и принять участие в одном из многочисленных собраний в Омске, где обсуждался переворот. У меня есть прямое свидетельство о таком совещании с представителями союзников, на котором жена кап. Ильина была переводчицей. Но подобное признание, конечно, очень далеко от утверждения, что ген. Нокс официально санкционировал переворот, а члены его миссии были чуть ли не инициаторы этого акта. Во всяком случае, у М.В. Вишняка абсолютно не было никаких данных для подобного утверждения на страницах «Совр. Записок».
Гайда имел, по версии Колосова, с самого начала «близкое отношение» к возведению Колчака на пост диктатора… Колосов многозначительно подчёркивает, что его сведения исходят из «вполне авторитетного источника»: «Едва ли на свой риск и ответственность Гайда даже и вывез Колчака с Востока». Колосов, посланный вместе с кн. Львовым от Уфимского Совещания приветствовать десант союзников, встретился на ст. Маньчжурия с Гайдой [574] , который ехал в Зап. Сибирь. Здесь же у Гайды произошла встреча с В.Н. Пепеляевым. «Оба они сошлись тогда на том, что необходима диктатура и диктатор». «Быть может, он (Пепеляев) зондировал почву для диктатуры ген. Хорвата [575] , но Гайда предупредил его, ответив быстро и определённо: «Диктатор едет со мной в этом поезде. Это адмирал Колчак»». Проводя диктатуру Колчака, Гайда появился в Екатеринбурге. Естественно, Екатеринбург и стал центром будущего заговора — здесь одна сила непосредственно противопоставлялась другой.
574
О свидании с Колосовым Гайда не обмолвился в своих воспоминаниях. Ниже будет ясно почему.
575
Пепеляев в это время будто бы являлся сторонником диктатуры Хорвата.
Для того чтобы понять создавшееся в Екатеринбурге положение, надо вернуться несколько назад [576] . Гайда, возвеличенный успехом в борьбе с большевиками, фетированный во Владивостоке, предложил сам себя Вологодскому на пост главнокомандующего вооружёнными силами, которые действовали на территории Сибири. Мотивом выставлялась необходимость объединения командования. Интересовался Гайда и отношением к своей кандидатуре со стороны Колчака [577] , с которым он встретился во Владивостоке.
576
Общую характеристику Гайды — этой колоритной фигуры гражданской войны — я предполагаю дать ниже, в момент столкновения его с Колчаком.
577
Не имея возможности выбраться из Владивостока, Колчак обратился в чешский штаб, где у него и произошло свидание с Гайдой. Конечно, только «тайная причина» задержала Колчака во Владивостоке [Кратохвиль. С. 222].
Согласно показаниям, Колчак на допросе ответил:
«Для меня вопрос подчинения той или другой вооружённой силе определяется всегда практическим путём. Я не знаю состава русских сил, если вы все более организованы и в стратегическом отношении имеете большую ценность, то будет вполне естественно, что командование должно вам принадлежать. Если отношение изменяется в сторону русских, то должно быть русское командование — иначе решить вопрос никак нельзя. Скажите, что такое Директория и что она из себя представляет? Он говорит: «Это образование, несомненно, не жизненное». Я говорю: «Какую власть при этих условиях вы считали бы наилучшей?» — «Я, — говорит он, — считаю, что в этом периоде и в этих условиях может быть только военная диктатура». Я ответил: «Военная диктатура прежде всего предполагает армию, на которую опирается диктатор, и, следовательно, это может быть власть только того лица, в распоряжении которого находится армия. Но такого лица не существует, потому что даже нет общего командования. Для диктатуры нужно прежде всего крупное военное имя, которому бы армия верила, которое она знала бы, и только в таких условиях это возможно». На это он мне отвечает: «Конечно, это вопрос будущего времени. Но я лично считаю, что это — единственный выход, какой только может быть». На этом разговоре мы расстались» [с. 147]. Так начался «роман», главные роли в котором играли Гайда и Колчак [Кратохвиль].
Ясно, что щупал почву, скорее всего, Гайда — «чешский кандидат в сибирские бонапарты», как характеризует его в то время бар. Будберг [XIII, с. 212] [578] .
Сочувствующий, по-видимому, коммунистам майор Яр. Кратохвиль [579] , автор книги «Cesta revoluce», изображает дело так, что именно Колчак при свидании воспламенил страстные желания Гайды [с. 223].
Гайда не мог не чувствовать за собой некоторой силы — недаром Гинс, по поручению Вологодского, так определённо телеграфировал из Владивостока в Омск:
578
Такое же впечатление выносит и Кроль из своих разговоров с чешскими представителями: они говорили, что заветная мечта Гайды сделаться «русским корсиканцем» [с. 161].
579
Кратохвиль в своей книге верит, что «часы прогресса на нашей планете будут скоро бить в Москве» [с. 539].