Трагедия адмирала Колчака. Книга 2

Мельгунов Сергей Петрович

³⁰  По словам И. И. Сукина, Колчак отказался надевать шубу до тех пор, пока армия не будет одета.

³¹ Начальник контрразведывательной части при главном штабе ген. Бабушкин в докладе 12 марта рисует менее оптимистическую картину. Он утверждает, что к 22 декабря коммунистам удалось организовать (т. е. внедрить коммунистические ячейки) «почти весь гарнизон, за исключением двух или трех рот казачьего полка и батальона Ставки Верховного правителя, в котором прочно обосновались социалисты-революционеры». Вооруженное выступление могло бы «принять грандиозные размеры» [Борьба за Урал. С. 236]. Сведения контрразведки явно преувеличены.

³² В сводке, позже составленной для адмирала, отмечалось, что Маевский был приговорен к каторжным работам [«Кр. Арх.». VII, с. 214].

³³  Чрезвычайно характерно добавление Колчака: «Я всегда был бессилен, раз я обращался

к легальной судебной власти. Это была одна из тяжелых сторон управления, потому что наладить судебный аппарат было совершенно невозможно» [с. 207-208].

³⁴  Колчак имел в виду посещение представителей «блока»: «Я с ними не мог беседовать, но я заставил себя одеться и выйти к ним — они меня приветствовали и сказали, что поскольку я буду Держаться того пути, который я высказал в своих речах и декларациях, то я могу рассчитывать на их полную поддержку» [с. 201].

³⁵  Недостаточно, может быть, осведомленный, передающий факт со слов пристрастных свидетелей, очень склонных в Омске к творчеству легенд, Колосов тенденциозно все поворачивает против Колчака. Так обстоит дело и с охраной Верховного правителя «английскими солдатами». «По расписанию» к Колчаку прибыла сотня казаков, которых утром уже он приказал отпустить домой [«Допрос». С. 198—199]. По собственной инициативе явился с охраной и энергичный Уорд [его воспоминания. С. 100—101].

³⁶  Я употребляю этот термин, так как роль Сперанского до революции несколько двусмысленна. В период революции он был как бы начальником создавшейся «революционной охраны». После большевицкого переворота стал следователем революционного трибунала [«Былое». XXXIII, с. 227].

³⁷  Характерно, что Колчак этого даже не знал, будучи убежден, что Барташевский бежал.

³⁸ По существу, как военная сила красильниковская бригада была лучшей бригадой (отзыв ген. Иностранцева).

³⁹  Версию Легра о гибели членов У. С. повторяет Грондиж [с. 516].

⁴⁰  Коллективная телеграмма, посланная за границу и подписанная среди других Сазоновым, отмечала, что омская драма вызвана переговорами, которые велись группой эсеров с большевиками [«La Russie Dem.», № 1].

ГЛАВА ВТОРАЯ

Вокруг фронта

1. Гражданская война

Для адм. Колчака теоретически военная сторона стояла на первом плане. Это, как мы видели, соответствовало всему его умонастроению. Гражданская сторона в значительной степени была придатком. Быть может, здесь крылась основная ошибка Верховного правителя, отмечаемая Гинсом¹. Бесспорно, Колчак был прав, когда в успехах на фронте видел прочность гражданского быта, устойчивость общественных настроений и правительственного курса. Но военный успех в гражданской войне не определяется только стратегией и тактикой, талантом полководца.

Внутренняя война — нечто очень специфическое и отличается от обычной войны не только в области социально-политической, но и в сфере специально военной. Не знаю, может ли быть когда-нибудь построена особая теория гражданской войны с военной точки зрения, о чем усиленно стараются большевицкие военные историки. Думается, что нет. Конечно, я сужу, как профан. Мне кажется, что единственный реальный вывод, к которому пришел, напр., Какурин, — это установление факта, что во время имперской войны потери в войсках были в 2— 2 '/₂ раза больше, чем во время гражданской войны; в то время как в отношении потерь населения пропорция устанавливается прямо противоположная [II, с. 396]. Вывод самоочевидный. Между тем Какурин много говорит о «поучительных примерах искусственного маневрирования и смелых решений со стороны красного командования», которые открывают «широкое поле теоретических выводов». Каких? Написавший по заданиям военно-исторической комиссии работу Подшивалов приходит, на основании опыта гражданской войны, к важному выводу: «Рабочие являлись единственной поддержкой и политической опорой советской власти» [с. 184], но к стратегии все это не имеет никакого отношения. Впрочем, одно: «пролетариат — лучший материал для создания современной армии»² [с. 193].

Не менее глубокомыслен вывод и другого советского военного «исследователя» — Гусева [Гражданская война и Красная армия]: история, по его словам, «насмешливо прошла мимо... бешеных воплей против восстановления в армии военной дисциплины» [с. 39].

Из советских стратегов, пожалуй, Гусев делает из «опыта гражданской войны» все-таки наиболее интересные выводы, хотя их и трудно отнести в область военных итогов. Основной вывод касается «неустойчивости» войск — и в особенности когда «они не наступают, а обороняются». И у «белогвардейцев» и у «красных» мобилизованные крестьяне легко сдаются противнику. При победе «мелкобуржуазные элементы» стремятся вперед с надеждой покончить войну; при поражении дезертируют и сдаются в «той же трепетной надежде поскорее избавиться от войны» [там же. 58, с. 211].

Конечно, гражданская война имеет свои специфические черты. Едва ли не впервые на театре военных действий появилась «ездящая пехота». Мне трудно судить, какой опыт вынесет военная наука из операции пехоты на «тачанках». Не думаю, чтобы этот опыт оказался продуктивным³.

Военные специалисты любят давать схемы продвижения и сосредоточивания войск, согласно планам, выработанным по всем правилам военного искусства. Армии для военных как бы фигуры шахматной игры. А читатель как-то неизбежно всегда чувствует одно: не в этих планах скрыта на территории гражданской войны удача или неудача сторон, причины лежат где-то вне кабинетно разработанных фронтовых операций. Часто решающие исход операции даже нельзя назвать в точном смысле боевыми действиями. Яркий пример мы видели на захвате Самары, определившем зарождение Волжского фронта⁴. На конечном пункте пройденного пути будет стоять Иркутск в декабрьские и январские дни 1920 г. Мне скажут, что неудача всей военной колчаковской акции ясна была в дни эвакуации из Омска и, быть может, еще раньше. Ген. Головин, прибывший в Омск к концу августа и оставивший его через месяц, чувствовал уже безнадежность, которая охватывала временами и адм. Колчака. Допустим, что так это и было — конец тобольской операции (август), по мнению советского стратега Какурина, знаменовал собой конец организованного сопротивления со стороны колчаковских армий. В дальнейшем приходилось одолевать не сопротивление, а расстояние [II, с. 357]. И все-таки окончательно дело решалось в Иркутске. Вы узнаете, что Правительство с нетерпением ждет помощи со стороны войск ат. Семенова. И вот они прибывают на грузовых автомобилях — это первые части, которые могут перетянуть весы, склонившиеся было на сторону восставших под главенством Политического центра... Знаете, сколько их было? — 112 человек. Эти 112 подняли настроение правительственных войск и возбудили тревогу у повстанцев. 31 декабря несколько десятков человек последнего резерва повстанцев спасают иркутское восстание. Сражались друг против друга десятки подростков 14—16 лет, а сотни иркутян, собравшись на правом берегу Ангары, у здания университета, с разными чувствами следили за ходом боя [«Сиб. Огни», 1922, № 2, с. 41-43]...

Набросанная схематически картина в Иркутске, конечно, неполна и неточна. Это, может быть, даже до некоторой степени карикатура, верно, однако, передающая суть...

С великим самомнением ген. Рукероль утверждает:

«Боевая ценность обоих противников вообще была очень невелика, и офицеры нашей миссии, находившиеся на месте, были того мнения, что одна дивизия западноевропейских войск без больших усилий равно разбила бы обе стороны» [с. 110].

Как просто было союзникам разрешить дилемму гражданской войны. Но Рукероль прав в том отношении, что военные операции гражданской войны весьма мало напоминали собой операции европейской войны. «Армии» в несколько сот человек, иногда решавшие судьбу «самых сложных и обширных операций», не могли подчиняться научным законам академической стратегии... Эсеровский стратег Лебедев на своем экспансивном языке категорически заявляет: генштабисты ничего не понимают в гражданской войне [«Воля России». VIII, с. 169]. Для самого Лебедева, по-видимому, существовало одно только правило войны: действовать смело «на авось». «На Москву. Вперед и только вперед. Иначе выиграют более смелые. Революция всегда наступает, никогда не обороняется» — такова его запись после взятия Казани [с. 173].

Всякая крайность чревата последствиями — пример Казани это показал. Бесспорно, однако, своего рода авантюризм играет в гражданской войне большую роль, и подход к военным операциям должен быть особый. Отличные боевые начальники легко уступали пальму первенства случайным людям — «поручикам в генеральских мундирах», по выражению Гришина-Алмазова, который, в сущности, и сам принадлежал к их числу. «Вундеркинды на наполеоновский манер», — насмешливо называет их Будберг. Но именно их повсюду выдвигала гражданская война, — очевидно, действовал какой-то ее скрытый закон. Недаром в Сибири был так популярен ген. Гайда. Не менее типичной фигурой был другой сибирский герой, молодой 27-летний поручик европейской войны Пепеляев. В нем было меньше авантюризма и больше идейности, чем у «чешского корсиканца». Огромная энергия, энтузиазм, сибирская сметка и приспособляемость, простота быта и нравов делали из Пепеляева незаменимого вождя партизанских отрядов. Этот генерал в своей старой, поношенной солдатской шинели, не выделявшийся резко среди одетых в рванье солдат, является как бы символом гражданской войны. Вы замечаете всегда в отзывах о нем некоторую критику со стороны квалифицированных военных.