Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября
Шрифт:
И тем не менее по непостижимой чекистской логике оформили Льва Алексеевича… офицером.
«В настоящее время за отсутствием каких-либо вин Балицкий находится в числе заложников и значится как «офицер» {283} .
Тут, наверное, уместно будет упомянуть, что Л. А. Балицкий к своим тридцати трем годам закончил Политехникум по экономическому отделению, а затем Петроградский университет по юридическому факультету и ни одного дня не провел на военной службе.
Но повторяю, что сам Балицкий ничего этого не знал и не хотел знать.
Вся его кипучая энергия направлена в эти дни на добывание бумаги и сочинение прошений, в которых он пытается отмазаться
Первым идет — заявление секретарю Петроградской ЧК Александру Соломоновичу Иоселевичу:
«Слыхав от многих, что Вы очень энергично-чутки к справедливости, обращаюсь к Вам с просьбой по своему делу.
Сойдя со скамьи высшей школы, я, посвятив себя педагогике, основал впервые в России школы: для солдат-инвалидов… для крестьян… для рабочих… В свои средние полноправные училища я еще при царском режиме принимал в число учеников евреев без всякого процента(здесь и далее выделено Балицким. — Н.К.). Благодарственный адрес мне евреев был напечатан в еврейской газете «Тогблат» в конце марта — начале апреля 1917 г.
Мои школы не саботировали Советской власти ни одного дня. Моя вся работа была только на пользу и укрепление Советской власти…
В настоящее время работаю по привлечению безработных на отстройке домов-огородов для рабочих Петрограда. Мне нужно быть на свободе, чтобы продолжать свою полезную для Советской власти работу, а не сидеть в «Крестах»…
Я, стоя вне политики, работал для народа и Советской власти не за страх, а за совесть, а правительство крестьян, рабочих и солдат за мои заслуги и деятельность возложило на меня вместо лаврового венка терновый кровавый венец» {284} …
«Энергично-чуткого к справедливости» Александра Соломоновича Иоселевича это послание не тронуло, и через несколько дней Балицкий пишет заявление Г. И. Бокию:
«Несправедливо и жестоко со стороны Советской власти держать в «Крестах» меня, работавшего с октября до дня ареста в контакте с Советской властью, принося ей много пользы.
Настаиваю на немедленном лично Вами меня допросе… Подозрение меня в контрреволюционности вопиющий абсурд» {285} .
Столь обильные цитаты из писем и заявлений Льва Балицкого необходимы, чтобы увидеть, как менялся в заключении человек. Вначале Лев Алексеевич еще хорохорится, поминает о лавровом венке, который должна возложить на него советская власть, говорит о пользе, которую он принес большевикам и евреям, но с неделями заключения — тон меняется.
«Уже два месяца я, больной и измученный, без всякой вины только по недоразумению томлюсь в заключении… Я являюсь политическим атеистом, толстовским непротивленцем, ни в одной политической организации не состоял, если не считать организации, которую несведущие считали политической, академической, видный член которой, как об этом писали в газетах, Поливанова, помощник тов. Троцкого» {286} .
Но и это послание с жалобами на болезни и намеками на могущественные связи — тоже не оригинально. Этим путем, как мы видели, уже многие арестанты пытались выбраться из чекистских застенков, но ни одного из них этот путь на свободу не вывел.
И все же по сравнению с Бобровым, Мухиным, Злотниковым или Никифоровым — Балицкий новый человек, человек иного, как приучили нас говорить духовные внуки Моисея Соломоновича Урицкого, менталитета.
Гибкость, позволившая Балицкому с первого дня принять Октябрьскую революцию, спасает его и на этот раз.
«Генеральному императорскому германскому консулу
в Петрограде г. Бирману (Улица Гоголя, гост. «Гранд-отель»)
от украинского гражданина,
женатого на бывшей германской подданной,
Льва Алексеевича Балицкого
ПРОШЕНИЕ
По абсурдному политическому обвинению в какой-то контрреволюционности сижу в тюрьме «Кресты».
Окончив два высших учебных заведения, я занялся педагогикой и учредил ряд технических учебных заведений (по типу немецких техникумов) (курсив мой. — Н.К.) совершенно нового для России типа…
Согласно декрету нынешнего же правительства, обвинение точное, обоснованное должно быть предъявлено в 48 часов. Я же, как и мой родной брат Петр Алексеевич, томимся в тюрьме или по недоразумению или по ложному доносу какого-нибудь провокатора.
Как украинские граждане (связанные родством с германскими подданными) просим взять нас под свою защиту» {287} .
Прошение это не дошло до адресата.
Начальник тюрьмы передал его не германскому консулу, а непосредственно в ЧК, где оно и было приобщено к делу.
Судя по всему, Балицкий, не подозревая о печальной судьбе своего прошения, сильно обиделся на германского консула. Однако он понимал, что движется в правильном направлении, и вскоре сочиняет еще одного произведение, которое убеждает нас в воистину необыкновенном воздействии на арестантов воспитательных методов.
Конечно, такие, как Никифоров и Бобров, угрюмо замыкались в своей гордыне, но люди иного менталитета — менялись.
Вот и Лев Алексеевич Балицкий, приват-доцент Петербургского университета, человек, член Главной Палаты Русского Народного Союза им. Михаила Архангела, проведший всю свою сознательную жизнь в Петербурге, после обработки погружениемзаговорил вдруг в подвалах Петроградской ЧК на позабытом украинском языке…
«Українському Консулові Веселовському
Украінськаго громадянина
Льва Олексіевича Балицкого
ЖАЛЬБА
В кайданах, в неволі, на чужбиі, в тюрьмі, як співаеця в наших піснях, гинут и пухнут з голоду без вини наші Українці в «Крестах».
Сидю и я тут три тиждня, не по обвіненію, а по подозренію, хоть для цего нема ніяких ні основаній, ні прічин, сидю тут я з своїм рідним братом Петром (клітка 789); він тож сидить «по тому же подозренію», хоть він ничого на світі не бачить, окрім своїх книжок, бо готовиця до профессури.
Я ж основав первіе в Россіи курсы сельского законовіденія и зкономіи, сельскохозяйственно-гидротехнічне средне учіліще, огнестейкаго сельского строительства; также бухгалтерскі курси, гімназію и др. и все це я хочу перевести на Україну з цего ж року, бо богацько моїх ученіков — українці, а останни ученіки дали своє согласіе з радістью зкінчити курс свій иза голоду в Петрограді и вони поідут з школой куда я захочу. Я ж сидю в «Крестах» и не можу по цему делу ничого робити. О россійских ділах і полїтїке я не хочу навіт думати, а не то що «контревлюціеі» заніматїся…
По сему широ и ласкаво прохаю підмоги и оборони нам з братом внити на волю, на поруки, а бо під роспіску о невіизді з Петрограда до суда, окрім всего моя жінка слаба, у мене родився син, котораго я ще и не бачив, а дитинка моя дуже слабенька (семимісячна) и я боюсь, що вона умре и я не взгляну навіть на свого первенца.
Лев Баліцкій.
P.S. Германьско консульство за своїх стоіт, ино іх і не держат довго, маєм надію що і наше консульстве не дасть нас в обіду» {288} .