"Трагическая эротика": Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны
Шрифт:
Так, в селе Бобылевка, Балашовского уезда, Саратовской губернии, в августе 1915 года несколькими односельчанами был обвинен в совершении преступления некий бакалейщик Н.С. Целиков. Он, по словам доносчиков, заявил: «Государь наш слаб, а правительство в большинстве немцы, которые во всякое время могут продать Россию немцам же». При этом Целиков указал на военного министра Сухомлинова и министра двора графа Фредерикса, добавив, «что и все остальные министры такие же». Другой свидетель показал, что Целиков якобы заявлял, что царь «слаб и ненормален», что вдовствующая императрица Мария Федоровна сожительствует с Фредериксом «и другими немцами», что наследник престола – «незаконнорожденный». Но прочие допрошенные в ходе данного следствия жители этого села утверждали, что обвиняемый Целиков, убежденный патриот и монархист, был намеренно оговорен своими давними недоброжелателями – сельским священником и писарем волостного правления. Последние входили в местное присутствие, ведавшее выдачей пособий женам солдат, и злоупотребляли своим положением, вели себя «неблаговидно» по отношению к солдаткам. Обвиняемый,
127
ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. Д. 12. Л. 297 – 298.
Можно привести и другие примеры явных оговоров. В результате доноса к уголовной ответственности был привлечен 34-летний крестьянин из ссыльных Амурской области Н.А. Вакулин. В 1908 году за участие в преступном сообществе, составленном для насильственного посягательства на изменение существующего в России образа правления, он был приговорен к пяти годам каторжных работ. Затем Вакулин, обучавшийся ранее некоторое время в Рижском политехническом училище, стал исполнять обязанности младшего инженера Восточно-Амурской железной дороги. В доносе указывалось, что в середине июня 1915 года он якобы вел разговор о войне с начальником карьера и десятским железной дороги. Начальник карьера оптимистично заявил: «Варшавы не отдадут». В ответ на это Вакулин-де сказал: «Пока эта … будет царствовать и ИХ не разгонят, мы все будем отдавать». Казалось бы, картина должна быть совершенно ясна для следствия: человек, уже совершивший однажды государственное преступление, вновь дерзко нарушает закон в присутствии законопослушных патриотов, которые должным образом проинформировали власти, в таких условиях возмездие рецидивисту должно быть особенно суровым. Однако в ходе дознания выяснилось, что у обвиняемого и ранее существовали неприязненные отношения с обоими доносителями. В свое время он официально докладывал начальству об их служебных проступках. Два свидетеля показали, что доносители подговаривали и их подписать ложный донос, чтобы «убрать неудобного для них» Вакулина. При этом «… предполагалось сперва возвести на него обвинение в пропаганде, а затем решили остановиться на обвинении в оскорблении ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, так это проще и скорее» 128 .
128
РГИА. Ф. 1405. Оп. 530. Д. 1035. Л. 8.
Но во многих случаях преступление наверняка было совершено, это подтверждалось многими свидетелями. Как уже отмечалось, порой оскорбление членам царской семьи наносилось в присутствии местных представителей власти. Нередко обвиняемый на допросе признавал свою вину, выражал раскаяние. Иногда предъявлялась улика (например, разорванный портрет императора, или портрет царя с проколотыми глазами). Да и оговор в то время считался серьезным преступлением, гораздо более серьезным, чем недоносительство 129 . Можно предположить, что это обстоятельство как-то сдерживало поток ложных доносов.
129
В 1913 году было возбуждено 14 291 следствие за лжеприсягу, лжесвидетельство и ложный донос. А статья за «недонесение» фактически «не работала» – не было возбуждено ни одного дела. См.: Общий обзор статистических сведений о деятельности судебных установлений за 1913 год / Изд-е 1-го Департамента Министерства юстиции по 3-му делопроизводству Статистического отделения. Пг., 1915. С. 20, 22.
К тому же для целей настоящего исследования весьма важен и оговор. Составители ложных доносов, даже сочиняя невысказанные в действительности оскорбления за обвиняемых ими лиц, очевидно, предполагали, что полиция и суд поверят тому, что именно такой слух мог распространяться, что именно такое оскорбление могло быть произнесено обвиняемым в данное время и в данном месте. Как совершенно справедливо отмечал А.С. Лавров, тщательно изучавший разнообразные доносы XVIII века, донос непременно должен быть правдоподобен 130 .
130
Лавров А.С. Колдовство и религия в России, 1700 – 1740 гг. М., 2000. С. 32 – 33.
Скорее всего, подобные разговоры, нашедшие отражение и в ложных доносах, имели хождение в соответствующей местности, в данной среде, хотя и не всегда произносимые слова принадлежали обвиняемым. Весьма вероятно даже, что иногда доносители приписывали им свои собственные слова и мысли. Во всяком случае, можно с уверенностью предположить, что они сами в каких-то обстоятельствах ранее слышали этот слух, даже если они и не верили ему. Ложный донос, таким образом, также содержит важную информацию о состоянии общественного мнения, о распространении определенных слухов и определенных образов власти.
После начала войны русские криминологи прогнозировали снижение числа преступлений по оскорблению членов императорской семьи. Они возлагали надежды на общий патриотический подъем в стране, на призыв в армию потенциальных преступников (очевидно, что их
131
См.: Падение преступности // Новое время. 1914. 25 августа.
Однако в дальнейшем действительность явно опровергла прогнозы криминологов: число дел, возбужденных против оскорбителей членов правящей династии, возросло, существенно увеличилось и количество «пьяных» преступлений. Крестьяне, разумеется, находили способы выпить даже в условиях резкого ограничения торговли спиртными напитками. В русских газетах появились статьи с красноречивыми заголовками «Борьба с одеколоном», «О пьяных делах», в городах империи обыватели втридорога переплачивали за всевозможные суррогаты, порой опасные для жизни потребителей, которые носили экзотические названия («союзная мадера», «лапландский антитрезнин»), а русская деревня быстро осваивала разнообразные технологии самогоноварения. Корреспондент петроградской газеты писал: «Для названий тех “суррогатов”, которыми заменяется теперь водка, скоро, кажется, придется составлять особый словарь. “Самосидка”, “бражка”, “кислушка”, “арака”, “ханжа” и пр., а теперь в Астрахани появился еще некий “бал”». Эти сюжеты нашли отражение и в современном фольклоре, и в личной корреспонденции современников. Уже в октябре 1914 года некий житель Иркутской губернии сообщал в своем частном письме: «Из самых различных местностей газетам сообщают, что в деревне опять замечается пьянство, что старые безобразия начинают повторяться. Сообщения эти, по-видимому, вполне правдивы, так как есть известия, что в некоторых уездах акцизный надзор вынужден был командировать особых контролеров для обнаружения мест тайной продажи питей. Пьют пиво, самодельную водку, очищенный денатурированный спирт, виноградное вино, коньяк и наливки» 132 .
132
Новое время. 1915. 16, 17 июля; ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 998. Л. 1727.
О приверженности ряда крестьян давнему и привычному образу жизни свидетельствуют и изучаемые дела об оскорблении императора. Так, 55-летний крестьянин Вятской губернии обвинялся в том, что он, будучи в трезвом состоянии, в присутствии свидетелей гордо заявил: «Вот теперь наш Никольчик запер кабаки и воспретил варить кумышку, а мы сварили бражку и не поддадимся Никольчику» 133 . Из 40 известных нам случаев оскорбления императора в январе 1915 года уже не менее 9 относятся к пьяным.
133
РГИА. Ф. 1405. Оп. 521. Д. 476. Л. 394 об. – 395.
К тому же у русских крестьян, трезвых или пьяных, появились новые поводы ругать различных представителей династии Романовых. Так, из 41 известного нам случая оскорбления императора в июле 1914 года 21 случай связан с особыми обстоятельствами военного времени.
Но среди обвиняемых за это преступление, преимущественно «русское» и «крестьянское», в последующее время появляется и все больше ругателей из иной социальной и этнической среды (российских немцев, евреев), что было, по-видимому, знаком усиления в годы войны конфликтов разного рода, в т.ч. и конфликтов межэтнических. По-видимому, меняется сословный состав преступников – преступление становится все менее крестьянским, об этом свидетельствует изучение описи фонда прокурора Киевской судебной палаты 134 . Так, в месяцы 1914 года было возбуждено не менее 9 дел по оскорблению членов царской семьи против крестьян и только 3 – против мещан. Однако после объявления войны ситуация меняется: 8 дел против крестьян и 11 – против мещан. Это характерно и для 1915 года: 21 дело против крестьян и 25 – против мещан. В 1916 году крестьяне и мещане дают равное количество дел – по 8. Резонно было бы предположить, что за подобной динамикой стоят имущественные и этнические конфликты: большинство крестьян было украинцами (многие из них считали себя в то время «русскими»), а среди мещан было немало евреев.
134
ЦДIАУК. Ф. 317. Оп. 1.
В доносах на лиц, оскорблявших членов императорской семьи, также отражались и новые противоречия военной поры – между крестьянами и беженцами, между крестьянами и военнопленными, большей частью славянскими солдатами Австро-Венгрии и Германии, трудившимися в сельской местности. Противостоящие стороны всевозможных конфликтов доносили друг на друга. Возрастание числа дел по оскорблению царской семьи стало индикатором роста температуры общественного недовольства. Так это и воспринимала полиция.