Трагическая связь
Шрифт:
Завтра я снова буду с ним, буду обнимать его, пока он не убедится, что я никуда не уйду. Это, и мне нужно будет попытаться уговорить Нокса тоже провести с ним день, достаточно времени, чтобы он вспомнил, как сильно его младший брат может действовать ему на нервы.
— Хотя я не действую ему на нервы. Он ни разу не разозлился на меня.
— Даже когда я появилась? — говорю я с улыбкой, пытаясь деликатно начать разговор, в котором мы так отчаянно нуждаемся, но его лицо остается серьезным.
— Даже тогда. Он просто еще глубже погрузился в ненависть к своей тете… моей матери.
Ах.
Женщина,
— Ты все видела.
Глубокий вдох. Нет смысла пытаться лгать ему. — Да.
В комнате так тихо, что я слышу, как медленно и контролируемо он дышит, как заставляет себя сохранять спокойствие. Я уже знаю, что если он потеряет контроль прямо сейчас, то набросится на меня, и он старается этого не допустить. Забавно, теперь, когда я понимаю это больше, чем когда-либо, он наконец-то пытается избавиться от этой привычки, что только заставляет мое сердце болеть еще больше.
— Почему ты не смотришь на меня по-другому?
Я сглатываю и медленно пожимаю плечами, тщательно продуманными движениями, чтобы не испортить момент. — С чего бы это? Ты не сделал ничего плохого.
Его голова опускается на плечи, и он смотрит в потолок, избегая моего взгляда, хотя в нем нет ничего такого, из-за чего ему стоило бы беспокоиться. — Тени могли убить ее. Они могли убить ее за много лет до того, как Норт пришел за мной. Я… никогда не защищался так, как мог бы.
Мне ненавистно, что он так думает, и я не могу сдержать своих слов, пропитанных печалью и сочувствием. — Ты был ребенком.
Его слова подобны льду. — Как и ты.
Воздух выбивается из моих легких. Выбивается навсегда, так, словно я никогда больше не буду дышать, как будто я действительно умираю.
Меня устроил бы практически любой ответ, кроме этого.
Мое зрение немного затуманивается, когда я безуспешно пытаюсь ввести кислород в свое тело. Мгновение спустя я чувствую руки на своих щеках, длинные пальцы обхватывают мое лицо, а низкий голос мягко говорит со мной. Кровать сдвигается, когда большое тело ложится рядом со мной, но даже с открытыми глазами я не вижу, кто пытается меня успокоить.
Я предполагаю, что это Норт, пришедший спасти меня, что наконец-то брат Нокса, человек, который знает почти все его секреты, решил положить этому конец и снес дверь, чтобы добраться до меня, потому что моя паника сломила его сдержанность.
Вот только это не Норт.
Нокс тихо бормочет всякую ерунду, которая на самом деле не складывается в правильные предложения, но медленно, мучительно, все равно начинает успокаивать меня.
Прерывистый вздох вырывается из меня, и он прижимается ближе, все еще не касаясь меня ничем, кроме рук. Все это кажется глубоко интимным — то, как мы обмениваемся дыханием и так открыто смотрим друг другу в глаза. Между нами нет ничего скрытого, наши души обнажены друг перед другом, у меня не осталось вопросов об этом мужчине.
Каждый его изломанный и покрытый шрамами дюйм известен мне.
И
Даже когда он изо всех сил пытается разорвать меня, просто чтобы успокоить демонов в своей голове и ту часть себя, которая никогда не сможет доверять Привязанной.
Его взгляд опускается на слезы, которые все еще беспрепятственно текут по моим щекам, но он не двигается, чтобы вытереть их. Он не боится видеть мои неприкрытые эмоции. Если что, его успокаивает наблюдение за тем, как он непреднамеренно причиняет мне боль.
Знание того, что я способна испытывать угрызения совести и чувство вины, — это успокаивает его.
Возможно, он еще более испорчен, чем я… а может, и нет, потому что это — вовсе не красный флаг. Это признак того, что он такой же измученный, как и я. У него нет розовых очков, искажающих его взгляд на вещи, и он никогда не позволит кому-либо воспользоваться им снова.
Я уже простила его, несмотря на то, что моя грудь болит так сильно, что каждый вдох обжигает, как будто мои легкие в огне. Мне требуется минута, чтобы взять себя в руки, пальцы Нокса не перестают поглаживать мое лицо, его губы все еще шевелятся, издавая тихое, успокаивающее бормотание. Он остается со мной, пока я снова не могу дышать.
Когда он наконец объясняется, это происходит в виде обрывков, бессистемно нанизанных друг на друга. — Я не… не это имел в виду. Я имел в виду, что ты защищалась. Ты была юна, но ты сделала это. А я… нет.
Слезы наворачиваются на мои глаза, травма от того, через что он прошел, все еще так свежа в моей памяти, и я осторожно, медленно двигаюсь, накрывая его руки своими. — Она была всем, что ты знал. У тебя больше никого не было, насколько тебе было известно, и без нее ты бы умер в том доме. Я убила своих родителей. Неважно, что я не хотела этого… это именно то, что я сделала.
Я замолкаю, потому что каждое слово словно лезвие бритвы, режущее меня и заставляющее истекать кровью. Нокс не настаивает на большем, он просто смотрит на меня еще секунду, затем убирает свои руки от моего лица, разрывая эту маленькую связь между нами, и переворачивается на спину рядом со мной. — Я унесу это с собой в могилу, Олеандр.
Это клятва, которой я могу доверять, и я не чувствую необходимости отвечать ему тем же, потому что, конечно, я бы никогда и словом не обмолвилась о его прошлом. Мысль о том, чтобы вот так предать его доверие, доверие, которое он был вынужден оказать мне благодаря своей смерти и нашей душевной связи, вызывает у меня тошноту.
Я также знаю, что это заставило бы мои узы не испытывать ничего, кроме жажды крови и насилия, всех их самых опасных чувств.
Мы погружаемся в напряженное молчание, в котором оба явно застряли в своих собственных головах, разбираясь со всей информацией и травмами, в которые были вынуждены вникать и извлекать из самых глубоких, темных тайников внутри себя. Чем дольше длится молчание, тем больше мне становится не по себе. Нокс не двигается, и его лицо ничего не выдает, но чувство вины за то, что я сделала со своими родителями, терзает меня. Мне хочется вылезти из собственной кожи.