Трактир на Пятницкой (сборник)

Леонов Николай Иванович

Глава седьмая

Тезки

Когда ему было девять лет, и прислуга называла его “барчуком”, а матушка “лапонькой”, случилось так, что он спас жизнь беглому каторжнику. Он не знал, кто этот грязный, дурно пахнущий человек, неожиданно появившийся у задних дверей барского дома. Он только что прочитал “Отверженные” и, увидев бродягу, не испугался, а, услышав на улице свистки полицейских, взял незнакомца за руку, отвел его в детскую, потом спрятал на чердаке и кормил неделю. Он ни о чем не расспрашивал этого человека

и молча сделал, что считал нужным: притащил на чердак кипяток, мыло и ножницы, отцовский костюм и бумажник, а обнаружив однажды отсутствие своего гостя, так же молча уничтожил следы его пребывания и через несколько дней забыл. Этой забывчивости помогли события, свергнувшие царя и отобравшие у родителей “лапоньки” особняк, положение и средства к существованию.

Он понял, что к особняку возврата нет, сначала только морщился на стенания и жалобы стариков, а потом ушел от родителей. Переход от полного благополучия к лишениям и ожесточенной схватке за существование дался ему сравнительно легко. На улице он оказался сильнее, умнее, а главное, озлобленнее своих сверстников. Взрослые, которых он встречал на своем пути, обогащали его жизненный опыт. Он понимал, что если хочет осуществить свою мечту, то должен учиться. Нашлись люди, которые ему помогли.

К восемнадцати годам определился его характер – расчетливый, смелый, решительный и жесткий. Он выбрал спой путь раз и навсегда.

Как-то брел он по Сухаревке, обдумывая предстоящее дело, и натолкнулся на какого-то мужчину, сделал шаг в сторону, но мужчина загородил ему дорогу и свистящим шепотом сказал:

– Харю-то подыми. Брови у тебя знаменитые, на всю жизнь запомнил. Узнаешь?

Лица он не узнал, а глухой и шипящий голос вспомнил.

– Жан Вальжан, – сказал он, быстро прикидывая, что можно извлечь из неожиданной встречи.

– Какой еще Жан? Зови, как все. Коброй. Мужиком стал, барчук, минут десять приглядывался, прежде чем признал. Да, как зовут-то тебя, барчук?

– Михаил.

– Хорошее имя, – просипел Кобра. – Пойдем, Михаил, обмоем встречу.

На неизвестной Михаилу малине Кобра внимательно его выслушал и просипел:

– Брось ваньку валять, айда со мной. В Москве тебя уголовка вмиг заметет. Не хочешь? Ну, дело твое. Хочешь пристать к верным ребятам? Попробую. Когда-то я был хозяином на московских малинах.

Они прошатались несколько дней по притонам, встретили на улице Серого, и Михаил вошел в его банду. Он понимал трудности, которые его ждут, понимал, но, как выяснилось, недооценивал. Проходило время, а он не сумел стать для бандитов своим человеком.

Он понял, что налетчиков, какими он видел их со стороны, не существует, что в их мире смелость и ум – качества непривычные и даже чуждые, а такие понятия, как профессиональная честность при дележе и благодарность за помощь, полностью отсутствуют. В этом мире ценятся жестокость и вероломство.

Прекрасно, и то, и другое будет выдано сполна. Приняв это решение, он успокоился, но тут появилось неожиданное препятствие в лице его тезки, друга детства, вынырнувшего неизвестно откуда.

Они были знакомы еще до революции. Их семьи занимали одинаковое положение. Отцы посещали один и тот же клуб, а матери – одних и тех же портних. Дружба Михаилов поощрялась родителями, и после занятий они почти ежедневно появлялись в гостях друг у друга, оба в гимназических мундирчиках, оба подтянутые и серьезные, как и подобало подросткам этого круга.

В долгие зимние вечера они чинно сидели в гостиной и, слушая “Лунную сонату” в исполнении музицирующей матушки, мечтали о “Наутилусе” капитана Немо, кабачках Монмартра и переделке мира. Мир переделали без них. С тех пор они не виделись.

Цыган приоткрыл тяжелые от бессонницы веки и оглядел комнату. Серж лежал лицом вниз, плотно обхватив подушку, спал или делал вид, что спит. Ночью, когда Серый посоветовал ему не расставаться с ребятами, Серж не возражал, пришел сюда и как лег, так и лежит. Его ровное дыхание Цыган слушал всю ночь. Оба они не раздевались, и Цыган был почти уверен, что под подушкой рука Сержа сжимает рукоятку нагана.

Цыган вскочил, достал из кармана ключ, отпер замок и, громко хлопнув дверью, вышел в коридор. Сделав несколько шагов, он на цыпочках вернулся и заглянул в замочную скважину: видны были только ноги, но, судя по их положению, Михаил не шевелился.

В соседней комнате был один Валет, который, сидя за столом, играл сам с собой в очко.

– Постигаешь науку? – спросил как можно миролюбивее Цыган.

Валет бросил пухлую колоду и, показав полный набор стальных зубов, сказал:

– Встали, ваше благородие? Серый с ребятами куда-то подался, а мне велел француза караулить.

– Без тебя уберегу, – Цыган взял карты и, ловко перетасовав, дал одну Валету: – Червонец. Валет посмотрел карту и сказал:

– Два.

– Идет, – Цыган взял карту себе и дал опять Валету, потом еще одну.

– Паскудина! – Валет бросил карты. – Перебор! Шестнадцать с меня.

– Тебя девки любят. Валет, – Цыган дружески потрепал его по плечу. – Иди-ка ты лучше в кино, на Плющихе в “Ореоле” идет “Индийская гробница”. Классная вещь, я вчера видел.

– Серый не велел, – нерешительно протянул Валет.

– Да он, наверное, только к вечеру заявится. Две серии, классный боевик, – убеждал Цыган.

– А чего ты меня гонишь? – подозрительно спросил Валет.

– Сиди, – равнодушно сказал Цыган и пожал плечами, – мне не мешаешь...

Вернувшись в свою комнату, он снял со стены гитару и, взяв несколько аккордов, поморщился. Опять эти мужики рвали струны и ревели свои тюремные песни. Михаил сопел в подушку и не двигался. Тогда Цыган настроил гитару и запел:

Скатерть белая залита вином... Все гусары спят непробудным сном, – подхватил Серж и сел на постели. Он потянулся и сладко зевнул. – До чего же здорово, что мы опять встретились!