Трактир на Пятницкой. Агония
Шрифт:
Жизнь предлагала Даше выбор богатый: если уголовный розыск не доберется, то из ревности кто-нибудь из фартовых ребятишек зарежет. И не было бы счастья, да несчастье помогло. Дашу увидел Корней. Редко он выбирался, тут, видно, черт расшалился, толкнул легонечко, и заглянул Корней как-то днем в ресторан “Эльдорадо”, что на Тверском бульваре. Сидел он скромно, кушал обед из трех блюд за один рубль тридцать копеек, вроде все внимание в тарелку, но по привычке, хотя опасаться нечего — нет за ним ни капелюшечки, ни крошечки, — вновь пришедших оглядывал внимательно...
Алмаз шел пританцовывая, узнав Корнея, лицом опал, стал лаковые штиблеты по ковровой дорожке приволакивать.
— Папашка, что с тобой? — весело спросила Даша, шедшая с ним под руку, и рассмеялась. Из-за этой рассыпавшейся пригоршни серебра все и произошло. Не бросила бы Даша свой смех ресторанному залу под ноги, и Корней бы взгляда не поднял, не увидел бы.
Лева приблизился к столику Корнея медленно, смотреть не смел: сочтет нужным, сам поздоровается.
Корней не сводил тяжелого взгляда с Даши, кивнул, и Лева сломался в поклоне. Даша удивленно подняла брови, оглядела незнакомца и вновь рассмеялась.
— Подойди, любезный, — поднося к губам чашку кофе, сказал Корней. — Позже. Один, — он произнес все слова раздельно, негромко, но очень четко.
— Непременно, — выдавил Лева и, не зная, как Корнея назвать, зашевелил губами беззвучно.
— Что за чучело гороховое? — спросила умышленно громко Даша, усаживаясь за столик у зеркала. По лицу старого афериста она поняла, что человек в скромном коверкотовом костюме отнюдь не “чучело”, но, злясь и на Леву за его подобострастность, и на себя за неожиданно испортившееся настроение, уже искусственно рассмеялась.
Официант застыл, рука будто гипсовая — на отлете. Лева, не заглядывая в меню с золотым обрезом, сделал заказ скромный: не любит Корней людей, живущих широко. Когда человек убежал, Даша стрельнула взглядом в сторону Корнея. Лева опомнился, зашептал:
— Умри, Дарья. Он моргнет только — нас обоих здесь, за этим столиком, удавят.
— Не бери на характер, — Даша улыбнулась презрительно, однако говорила шепотом. Лева промокнул лоб салфеткой, хотел подняться, но остался на месте, и она спросила: — Корень? Неужто?
— Какой Корень? Не знаю никакого Корня, — простонал Лева, кляня себя за болтливость, за встречу с девчонкой, за то, что пошел в “Эльдорадо”.
Не бывает Корней в таких местах, не случайно все это, ох не случайно. Лева знал за собой вину. С месяц назад один человек передал ему три дорогие вещицы, предупредил: в Москве не продавай. Корень не велел. А он, старый пень, соблазнился предложением. Все-таки он одолел страх, пересел за столик к Корнею, почти нормальным голосом сказал:
— Рад видеть тебя
— Чего же здесь приятного? — Корней дернул плечом. — Мы золотых приисков не имеем, икрой не балуемся, не как некоторые.
Лева согласно хихикнул и, ободренный шуткой, спросил:
— Может, тебе этот ресторанчик завернуть? Только прикажи. — Натансон, как и другие уголовники, верил в миллионы Корнея, в то, что тот где-то в неизвестном для других месте делает деньги настоящие, серьезные. Если бы он знал, что Корней имеет лишь долю доходов с гостиницы и чаевые с залетных паханов и что капитала у Корнея на черный день не имеется!
— Кто такая? — Корней рисовал ложечкой на скатерти замысловатые вензеля.
Лева Натансон все понял: неизвестно Корнею о проданных в Москве камнях, встреча получилась нечаянная, не видать теперь Даши как своих ушей. От обиды у него задрожали полные губы. Девчонку терять до слез жалко. Самоуговоры не действовали. Дашу отдавать не хотелось, знал: такой девчонки ему больше не встретить.
Корней рисовал серебряной ложечкой на крахмальной скатерти, ждал.
Лева облизнул губы, тихонько кашлянул. “Совру — и амба, откуда знать ему?” — решился.
— Не наша. Не деловая, студенточка полуголодная, — выдавил из себя. — Если интересуешься, будь ласков, обяжешь, — и сам не верил.
Корней наслаждался унижением Левы Натансона, от своей власти пьянел. Умен, оборотист, богат, а против меня — тля, скажу слово — крахмальную скатерть сожрешь. Корней улыбнулся своим мыслям, Лева снова облизнул губы и заговорил быстро:
— Прости, черт попутал! Наша девка, возьми, не пожалеешь! Тело! Темперамент!
Смилостивился Корней, поднял взгляд, от широты души улыбнулся даже.
— Для дела нужна, — он встал, направился к выходу. Лева держался за плечом, дышал в ухо. — Для нашего дела, общего. Ты в Хлебном ночуешь? — остановился, слушал, опустив голову.
— В Хлебном, в том же переулочке, — Лева словно радовался. — Ну и память у тебя! Каждого из нас, самого маленького, помнишь.
— Вечером к тебе заскочат, отдашь, — Корней раздумывал, взглянуть или не взглянуть, не удержался, поднял голову, увидел капельки пота над бровями, губа дрожит, глаза не знает куда и девать. Что коньяки да шампанское? Вот она, жизнь настоящая!
Вечером Дашу привезли в гостиницу “Встреча”, как раз когда провинилась Анна Францевна, приняла подарок от делового, но глупого. И уж не так велика ее вина была, в другой раз Корней велел бы оплеух немочке для памяти надавать. Не повезло Анне, решил Корней новенькой девушке все сразу и до конца объяснить, чтобы ничего неясным не оставалось. Потому и били Анну долго и серьезно.
Дашу удивить и напугать было трудно. Повидала в жизни, и как бьют, и как убивают тоже видела. Поразила девушку не жестокость, а спокойствие и равнодушие. Люди делали работу, тут же пили, ели, говорили о постороннем и вновь работали — били, беспокоились только, чтобы шуму не было, не ведено шуметь, и чтобы лицо не изувечить, ведено портрет в целости держать.