Трактир на Пятницкой. Агония
Шрифт:
Корней взглянул на старика, тот ответил ему мудрым всепонимающим взглядом, и они оба улыбнулись. Хозяин поднялся, достал бутылку коньяку, наполнил рюмки. Выпили молча, в слова оба не верили, знали: пока нужны друг другу, будут вместе, а там — что бог пошлет.
— Корней, ты про мильен не шуткуешь? — нарушил молчание старик.
— Если не миллион, так тысяч шестьсот должно быть, — ответил Корней. — Но ты же понимаешь, Савелий, сам я на это дело не пойду.
— Оно понятно, — согласился старик, — возьмешь, а жизни нет, товарищи весь огород перекопают...
— Может, и не найдут, только я жить хочу, а не ждать, когда рассветет. И что за привычка
— Верно, Корней, тяжелая у нас судьба, — вздохнул старик и взглянул хитро. — Молодым оно много легче. Удачный скок залепил — гуляй, сори денежками, песни пой о воровской жизни вольготной. Не жизнь — малина. Хоть час, да мой. Человеку часу мало, ему куда больше требуется. Самому брать не надо. Кого же ты наладить думаешь?
— Ты же видал, двое у меня живут. Хан не откажется инструмент сготовить. Милиционер часу своего ждать будет, он думает, навел сюда уголовку, вот-вот товарищи объявятся.
— А если он по металлу не работает?
— Мелентьева не знаешь? — Корней усмехнулся. — Разве он неумеху пошлет? Раз Иван Иванович прослышал, что мне работник по металлу требуется, и решил своего подсунуть, то уж не сомневайся. Мальчик дело знает по высшему классу. Он мне все как надо сготовит, тогда Сынок его и уберет за ненадобностью.
— А не пойдет Сынок на мокрое?
— Моя забота. Сынок пройдет по мокрому и дорожку себе назад отрежет: Сам понимаешь, кто товарища убрал, билетик купил в один конец — только вперед, все остальные пути заказаны. Сам по молодости...
— Знаю, Корней, — старик хихикнул. — Сколько ты ребятишек сыску отдал, свою жизнь выкупая? Ужас...
— Не помню, Савелий, — огрызнулся Корней. — Но вот один человек, его тогда Юрием Семеновичем Кульковым величали, в третьем году, в Новгороде...
— Не по делу меня. Корней, на прошлое потянуло, — скороговоркой перебил Савелий. — Старый я, старый. Ты сказывал увлекательно. Ну, согрешил Сынок по молодости, а дальше?
— Сам он намеченную мной кассу и возьмет. Не век же парню по церквам лазить? Такую удачу Сынку не пережить, — закончил Корней. — Как, Савелий, полагаешь?
Савелий Кириллович полагал правильно, только никак не мог сообразить, каково же его собственное участие в задуманном Корнеем деле? Никаким краем он тут не касается, совсем не нужен. А коли так, зачем рассказано? Неужто ошибся старый и Корней с ним решил, а сейчас потешается?
Корней мысли старика понимал, рад бы посмеяться над старым змеем, только нужен ему Савелий Кириллович.
— Задумано высоко. Корней, — начал осторожно Савелий, подбирая слова, словно шел по топкому, тропинку нащупывая. — Крепок ты умом, верю, одолеешь Сынка, запутаешь. И удачи ему не пережить: такие деньги кого хочешь убьют. Однако уголовка после смерти своего парня да раскуроченного сейфа по следу бросится, — нащупал старик твердые камешки, зашагал решительней. — Парня к тебе посылали, сейф опять же... Мелентьев тебя. Корней, искать начнет. Корнея он будет искать, никого другого, — Савелий Кириллович вздохнул облегченно.
— Верно рассудил, только чего радуешься, не пойму? — Корней все отлично понимал и хотел, чтобы старик рассудил не так, но тот рассудил верно. — А чтобы Мелентьев в другую сторону пошел, вы, Савелий Кириллович, соберете сходку. Скажете людям:
Корней просит собраться, сам с поклоном придет.
— Можно передать, сейчас в Москве есть люди серьезные. Они к Корнею придут. Да зачем тебе? — Старик взглянул с любопытством. — Сам знаешь, много людей — много языков, слух о том до уголовки дойдет
— Вот и ладушки, мне это и требуется, — Корней кивнул. — Собирай людей, а твоя доля в моем деле...
— Долю не возьму, — перебил старик. — Мне столько и не требуется. Я людей соберу, приду к тебе, и, прежде чем место и час назову, ты мне. Корней, десять тысяч подаришь.
Корней кивнул, и они скрепили договор рукопожатием.
Анна танцевала с Ханом, льнула к его сильному телу, ног под собой не чувствовала. Патефон, который принесла Даша, выжимал из себя плаксивое танго, порой взвизгивал непотребно. Однако присутствующие слушали самозабвенно. Семь бед — один ответ, думал каждый. Даже Леха-маленький, которого из туалета перевели в гостиную и пристегнули к креслу, расчувствовался. Ему налили два стакане водки — а что человеку требуется?
Сынок сидел на диване, поджав ноги по-турецки, курил и смотрел на танцующих одобрительно. Он водку не пил, перед ним стоял стакан с мадерой. Сынок изредка пригубливал и снова курил, беспечно улыбаясь поглядывавшей на него Даше. Это он стал вдохновителем и организатором бунта. “Нельзя сдаваться, принимать условия игры: Корней в бараний рог согнет, использует, как последних фраеров, и уберет за ненадобностью. Надо дурачками прикинуться, — Сынок и не заметил, что в своих рассуждениях себя и Хана воспринимал как единое. — Не знаем мы никакого Корнея, слыхом не слыхивали, бежали мы, помогли укрыться люди добрые, спасибо, поклон вам низкий. Понимаем, не приезжие, должники мы перед хозяевами — так отработаем. Только не на вас отработаем, на себя, а должок отдадим монетой. Необходимо свободу завоевать, потому как запертый в нумере — нуль он без палочки”.
Даша тоже не пила, проснулась в ней бесстрашная Паненка, покуролесила минуток пяток, да и завяла, съежилась. Меру надобно знать, не девочка. Страх, который она пыталась подавить в себе, сейчас вырвался из потаенных углов, кольнул больно и не уходил больше. Даша сидела в кресле напротив Лехи-маленького, баловалась папиросой, наблюдала за происходящим, все чаще смотрела на дверь: вот-вот откроется. Даша все примечала. Сынок незаметно от водки отказался, сел ближе к двери. Веселье он только изображает, муторно парню. Наверно, решает, сорваться или не рисковать? Сейчас стрельнет в дверь — и с концами. Кто его догонит? Хан и ухом не поведет, Леха браслетиками к креслу пристегнут. Анна не в счет, а я не побегу. Хан непонятно себя ведет, выпил крепко и с Анны глаз не сводит, словно нет для него серьезней дела, как очаровать эту немочку недобитую. Не нервы у него, а неизвестно что. Может, в уголовке лекарство хитрое дают? Выпил капли — ни страха тебе, ни волнения. На какой фарт мальчонка рассчитывает? Даша смотрела на Хана с любопытством. Он танцевал строго, не вихлялся всеми суставами, как у блатных принято, Анну держал крепко, не тискал, вел спокойно и ровно, слегка касаясь ее виска губами. Оценив все это, Даша почувствовала зависть и от зла подумала: что же вас, милиционеров, не учат, как танцевать с нами надо?
Патефон всхлипнул и умолк. Хан чуть склонил голову, подвел Анну к дивану, посадил рядом с Сынком.
— Жизнь одна — живите, голуби, — сказал Леха-маленький грустно, опомнился, сплел матерную тираду и закончил: — Вот освободят меня, я вам устрою танцы.
— Хан, — Сынок улыбнулся, — отстегни ты хорошего человека...
Хан повернулся к Лехе-маленькому, тот приподнялся вместе с креслом и забормотал:
— Не думай даже, мне так сидеть следует. Конечно, не оправдаюсь, но послабление...