Трамвай её желания
Шрифт:
– Кто вы будете, синьор? – отчётливо слышит он голос и видит мастерскую: повсюду кисти, палитры, запах красок…
– Марко… – отвечает он.
И внезапно ловит себя на мысли, что всё это выглядит более чем странным, ведь вопрос прозвучал не на современном итальянском языке, а на старом тосканском наречии. Кто сейчас, в двадцать первом веке, разговаривает на вольгаре? Любопытство его оказалось столь сильным, что он широко раскрыл глаза и пристально вгляделся в лицо человека, который сейчас сидит перед ним. Боже Милосердный! Он потерял дар речи – этого не могло быть! Он провёл ладонью перед лицом, словно пытаясь снять с глаз магическую пелену – в кресле перед ним
Марко оторопело изучает его. Во плоти он, в самом деле, очень красив! Особенно хороши его добрые, внимательные и пронзительные глаза – два бездонных тихих озера с дугами бровей по берегам. Конечно, это он, кто же ещё? Но как, как такое может быть, чтобы собственными глазами созерцать перед собой живого человека, жившего более пяти сотен лет назад. Боже правый! Необычайное и необъяснимое явление, которое называют чудом или волшебством? Или это зрительные галлюцинации? Какая божественная или потусторонняя сила вызвала это сверхъестественное пришествие?
– Маэстро Леонардо да Винчи, – проговорил Марко почти шёпотом, в котором ревела лавина сомнения, – это… Вы? – он протягивает вперёд руку, словно пытаясь прикоснуться к чуду.
– Вы не ошиблись, сударь. Как вы назвали своё имя? Марко? – человек прищурил один глаз с немного лукавым, но добрым выражением. – И по какому же назначению вы возымели намерение нанести мне визит из своего далёкого будущего? Сделаю предположение, что вас интересуют мои связи с Моной Лизой? – он опустил веки на глаза и лицо его мгновенно стало безрадостным. – Многих это забавляет, чтобы потом повсюду толковать… Но, зачем спрашивать, если вы там, в своем будущем, и так всё знаете? – спросил он устало.
– Ваш биограф – Джорджио Вазари – об этом умалчивает…
– Ну, надо же! У меня есть биограф! И он, наверняка, обессмертил моё имя? Мог ли я, смиренный живописец и инженер, когда-нибудь мечтать о такой славе?
– О вас написаны тысячи книг, маэстро Леонардо! Ваша слава будет жить до тех пор, пока существует мир. А имя ваше будет оставаться в устах людей и произведениях писателей – вопреки зависти и даже самой смерти!
– Получается, вы сотворили себе кумира? – Леонардо неодобрительно покачал головой.
– Сотворяет их Господь, – ответил Марко, – а вот память о них воскрешают простые смертные…
– Все мы смертны, друг мой. Таков закон Природы. А, знаете ли, было бы забавно узнать, что обо мне говорят… Полагаю, у вас там, в будущем, моя скромная персона выступает в роли смиренного подопытного кролика под безжалостным и холодным скальпелем истории. – он постарался улыбнуться сквозь толщину своей грусти. – Ну что же, никому ещё я не открывал тайн своего сердца, но, вижу я, вы, Марко, человек достойный. К тому же, чего не сделаешь ради истории…
С этими словами пальцы его левой руки, на которых красовались два золотых перстня – с квадратным изумрудом и тёмно-красным гранатом – затеребили единственное кольцо из серебра на безымянном пальце правой руки…
– Когда Мона Лиза уехала повидаться с умирающей матерью, я считал дни, – тяжело начал Леонардо. – Мысль о том, что разлука может затянуться надолго, что она может не вернуться,
Однажды я возвращался домой, и на мосту меня догнал мой ученик Салаи. Его взволнованный вид свидетельствовал, что произошло что-то нехорошее.
– Скажите, маэстро, – завёл он разговор, – вы ведь всё еще рисуете портрет жены мессера Джокондо?
– Да, Салаи, – ответил я, – а что?
– Ничего. Почти четыре года корпите над ним, а ещё не завершили… – укоризненно говорил тот, заглядывая мне в глаза. – Что же теперь будет с портретом?
– Что тыхочешь сказать?
– Так значит вы не слышали новостей, маэстро? – в его глазах прыгали дьявольские огоньки, – ну конечно, вы ничего не знаете о несчастье… Бедный мессер, супруг вашей донны Лизы, во второй раз овдовел. Напасть-то какая!
В глазах у меня почернело и я был готов упасть, если бы не ухватился за верёвочную сеть, натянутую по краям моста. Сначала я подумал, что сказанное не может быть правдой. Но в тот же день я узнал всё. Моя бедная, бедная Мона Лиза… она… умерла при родах, уступив свою жизнь новорожденной девочке. Эта весть разбила мне сердце… – и он вновь затеребил серебряное кольцо.
Знаете, Марко, всю свою жизнь я отрицал дружбу с женщиной. Не понимал, для чего искать равновесия на краю вулкана с кипящей лавой. А сейчас приходится признать, что в придуманном нами пространстве, на расстоянии вытянутой руки, сложилось у меня некое подобие дружбы, или, может, чего-то большего с Моной Лизой, этой умной и совершенно таинственной женщиной, позволившей мне понять сладкий и горький привкус счастья, чей вулкан, исторгнув в гневе каменное пламя, остывал и обретал добродушный вид. И такая радость наполняла душу мою, как будто мне не пятьдесят четыре, а шестнадцать лет, будто вся жизнь была впереди. В желании дотронуться до неё я стал терять ощущение дружбы, и это нас погубило. Но именно в этом страстном желании во мне воспламенялась способность носить её на руках…
– Вы, стало быть, любили её, маэстро Леонардо? – осторожно спросил Марко.
– Не уверен, что смогу объяснить вам, друг мой, – ответил он. – Общение захватывало нас полностью, а чувства и мысли пребывали в глубокой гармонии. Но это была духовная драма, вечный спор, если хотите, или битва между нашими душами, которые пытались проникнуть друг в друга, чтобы не победить, нет! А наоборот, быть покоренными.
Я околдован своей картиной, и улыбкой Моны Лизы на ней, – продолжал Леонардо. – Лиза позволяла писать себя и владеть своей плотью под мазками кисти, не позволяя владеть своей душой, всегда ускользавшей от меня. Я же чувствовал себя её пленником. Я трепетал от страха и много раз пробовал остановиться, но какая-то неизведанная сила заставляла меня продолжать писать.
– Вам удалось заглянуть в её душу? – тихо поинтересовался Марко.
– Молодой человек, вы думаете, легко заглянуть в человеческую душу, а потом запечатлеть её на холсте или дереве? – вздохнул Леонардо. – Для этого требуется не только художественное мастерство, но и способность выдержать соприкосновение с душой другого человека, с тайной, хранящейся в ней… Увы, мне оказалось не под силу разгадать тайну этой удивительной женщины! Поэтому я решил, что должен оставить картину у себя! Знаете, я ведь однажды дал ей обещание, что мы никогда не покинем друг друга!