Трансформация огня

Сулейменов Олжас Омарович

— Кто вы? — МНС трясся так, что его было жалко.

— Я! — мрачно сострил Дух.

— Это вы, профессор?.. Я просто шутил, не больше!..

Клянусь совестью!.. (А надо сказать, что Ишпакай подозревал руководителя института в том, что тот подозревает его.)

— Не бойся, животное. Ты истинный поэт. Была такая должность при дворе.

— Да где же вы?

— Здеся!—повторялся Дух.

Это была страшная Ночь Сомнения.

Он пережил ее (его) и утром отнес статью с расшифровкой в редакцию «Вестника», и она вышла с подписью «МНС Ишпакай».

IV

После опубликования сенсации противники взяли свои слова обратно.

Профессор А. прислал ему поздравительную открытку.

Англичанин Б. разразился подробным письмом совершенно небританского темперамента.

Приглашал в Оксфорд погостить.

Между прочим, послание начиналось со слов: «Дорогая мисс Ишпакай».

Видимо, он так расшифровал не принятую на островах формулу «МНС», значившуюся в подписи сенсационной статьи.

Короче,— так были посрамлены таш-огузы, вынужденные уступить место СНС [19] первому иш-огузу — историку.

19

С Н С — старший научный сотрудник.

Так родилась новая истина. Истина-мать, породившая

множество других, как и положено истинной матери. Но сказано, не бойся врагов внешних (таш), а бойся врагов внутренних (иш).

Появился новый аспирант из иш-огузов (село Никаноровка), с явным намерением пробиться в люди. И он не нашел ничего лучшего, как выступить против теории доктора Ишпакая. Он ударил в корень.

V

Аспирант Ант-урган Сумдук-улы на многих примерах доказал, что мужчину в 7 в. до н.э. возможно было уподобить косуле. Он нашел в кладовой памяти народной разрозненные отрывки забытого Эпоса о хане Ишпакае.

«Нестройность композиции знаменитой в недавнем прошлом народной поэмы,— писал он,—объясняется просто. Я выслушал ее по частям и от разных лиц. Часть Первую мне напел 97-летний чабан Шах-Султан Саксаулы, брахицефал. Скончался в прошлом году.

Часть Вторая записана со слов 96-летнего колхозника Магомета Субботина, долихоцефал. Скончался на днях.

Письменное происхождение данного эпоса доказано тем, что Субботину дед его говорил о каких-то кирпичах писаных, в которых якобы разбирался прадед Субботина. От него и началась устная традиция. Кирпичи эти (видимо, речь шла о клинописных таблицах) пошли потом на хозяйственные постройки, которые оказались впоследствии в зоне затопления Шардаринского водохранилища.

Мы привели в порядок свои полевые записи и теперь с волнением представляем на суд ученого читателя бесценные образцы поэтического творчества наших далеких предков.

Даже то немногое, что удалось сохранить народу из гигантского эпоса (пробелы невосполнимы!), со всей очевидностью свидетельствует против основных положений теории уважаемого доктора Ишпакая, сомневающегося в половой принадлежности вождя иш-кузов.

Мы публикуем свод, сохраняя орфографию и морфологию речи народных сказителей, стараясь грубыми поправками не исказить аромат подлинника.

„Увы, забыты звуки древних песен, я ими наслаждаюся один“,— как сказал один неизвестный поэт. Правда шла к нам сквозь тьму веков, освещая яркими образами свой путь. Но дошла до нас как живой цветок, „который в своем расцвете прелестен“.

АНТ-УРГАН СУМДУК-УЛЫ.

Никаноровка.

VI

Эпос был напечатан в новом журнала „Вопросы иш-кузства“, редактируемом док. Ишпакаем.

Редактор предпослал публикации несколько слов.

„Чем дальше от нас отодвигается бронзовый век, тем острее память сердца. Еще недавно казалось, что тема скифов исчерпана научными рассуждениями и стихотворением А. Блока „Да, скифы мы, да, азиаты мы“, — но оказалось, что мы имеем возможность взглянуть на те трудные времена с высот древнейшей поэзии.

Чувство справедливости обязывает нас сказать немало хорошего о товарищах, отдающих себя нелегкому (и подчас — неблагодарному) ремеслу — собиранию забытых эпосов.

Я знаком в деталях с эпохой и потому несколько пристрастно отношусь к подвижнической работе моего молодого коллеги. И беру на себя право кое в чем не соглашаться с ним.

Пример редакторского насилия: из главы „Казнь“, где повествуется о сражении мидян со скифами, нами убрана фраза: „и славу пушки грохотали“, как несоответствующая материальному колориту бронзового века.

 Убрал, несмотря на сопротивление составителя, для которого вообще характерна гипертрофированная преданность подлиннику.

Что сказать о самом эпосе? К какому виду поэзии его отнести?

Мы имеем дело с трудным случаем.

Та стихи, которые можно начать с обращения „Граждане!“, литературоведы договорились называть „гражданскими“. Они могут звучать на площадях ( например, „Граждане, послушайте меня, да-да!..“)

Стихи, которым приличествует обращение „Товарищи“! — определяются термином „товарищеская поэзия“.

Те стихи, которые как бы начинаются с личного имени (Люся, Ахмет, Иисус), — негражданские и нетоварищеские.

Но поэма, которую мы представляем, выходит из рамок трех измерений, она подвластна четвертому — Времени [20] . И начинается она с обращении — „Ишкузы!..“ Посему мы можем считать, что она относится к жанру, уникальному в наш век, — это ишкузство.

Думается, что поэму с интересом для себя прочтут огузологи, скифологи, ассирологи, урологи, иронисты и просто те, кто интересуется историей родной литературы“.

20

См. подробнее у А. Эйнштейна (И ш п.).

Док. ИШПАКАЙ.

ЭПИЛОГ

Явлений знак узнай

и будешь властен...

Великое Язу.

Каждому племени нужен один человек, ушибленный звездой. Заводите таких. У ишкузов был такой счастливец — Котэн. У него можно было не спрашивать: "Куда идешь?" Он сам, невзирая на твое несогласие, покажет тебе дорогу, насильственно сделает счастливым. Он шел из Ниневии в Харрапу на годовой базар, видел по пути: 1. Как плохо ухаживал старик за плодовыми деревьями. Он ругался, крыл садовника первыми, средними и последними словами, брался и показывал, как надо ухаживать за деревьями, чтоб они плодоносили. 2. Шел дальше и видел, как плохо саманщик крыл крышу. Котэн забрался, столкнул с проклятьями кровельщика и, запустив руки в саман, выгладил крышу до блеска. 3. Шел дальше и видел сидящих в безделии на берегу начатого канала ленивых землекопов. Он пинками вдохновил их, сам схватил тяпку и пробил канал до реки. 4. За рекой в пыли и гаме носились друг за другом глупые всадники. Он переплыл бешено реку, ссадил первого попавшегося, вырвал у него меч и с криком "Кто же так рубится, несчастный!.." бросился,— и поредела толпа после прополки. Остатки обратились в бегство. А плохо рубились в тот раз враги отечества. А бежали от меча его карающего благословенные свои. Даже во враге он не терпел бездарности. 5.

Войдя в Харрапу, он услышал указ государя. Стоял в толпе и заорал: — Дурачье!.. Что за несправедливый указ? Разве так надо управлять страной? Он рванулся, чтобы показать. Его схватили с радостью сарбазы. Среди них были Садовник, Кровельщик, Землекоп, Воин и Глашатай, который держался за гудящую голову свою, ибо бил Котэн трубою по голове его. 6. Кривой зайчик стоял на широком лезвии топора. — Осел! Кто так точит топор?.. Точильщик присоединился к сарбазам. 7. Палач спал на ходу. На эшафот его взводили под руки, так он был ленив. Котэн лег на широкий пень плахи. Палач поднял топор над головой и захрапел. И стоял, как статуя Сна. Возмущению Котэна не было предела. Он вскочил, швырнул Палача на пень и прекрасным жестом снес ему голову. — Вот как надо! Палач даже не почувствовал, он продолжал спать. — Понятно?— грозно спросил Котэн. — Понятно!!— хором ответили Садовник, Кровельщик, Землекоп, Воин, Глашатай, Точильщик и Палач безголовый. 8. Чтобы воспеть его умелость, поднялся на эшафот сам Государь с казенной арфой. "О всеумеющий Котэн, да здравствуй!" Котэн вырвал из рук его арфу. — Разве так надо меня воспевать?! Он взобрался на самую высокую башню Харрапы, воздвигнутую в честь победы Ассирии над Эфиопией (башня была сделана из костей слонов, взятых в этой войне). Он увидел Сад, Крышу, Канал, Поле битвы и многое он увидел. Это было то время, когда не умели крыть крыши, точить топоры и править. Потому и любовь к совершенству была сильна, и весь мир виноват был перед Гармонией. И он сказал. Мы речь его не помним. 9. . . . . . . . . . ОРАКУЛ Ишкузы! Земля — это круг, перечеркнутый тонким крестом, (ты — самое спелое яблоко под зеленым листом), четыре дуги в центр глядят с четырех сторон, тебя сносит к центру, и ты прерываешь сон. (Ты раньше созрел, другие зреют пока, спит твое племя зеленое, греет бока, от души пожелаем ему солнечных снов и послушаем, что нам расскажет Хан Ишпака.) — Над каждым из сущих зреет в небе звезда, падают звезды… — Ты утверждаешь? — Да. Спит человечество вечно, но каждый век из храпящей толпы поднимался один человек. Он просыпался внезапно из тысячи или ста, вскрикивал от ожога: это его звезда, с неба срываясь, падала на него. Побегает по планете, усыпанной спящим людом, ногами о глухие тела постучит — никого! Покричит, побуянит — никого не разбудит! (Но сможет увидеть мир таким, каким он уже не будет за пределами его жизни.) И снова в будущее пропутешествуют народы спящие, и в следующем веке проснется один человек, чтоб зафиксировать или исследовать настоящее. С каждой эпохой пустеет небо на одну звезду. Это значит — опять снесло человека в яблочко. Человек со звездою во лбу живет наяву. Что ему, бедному, в краткое время явлено? "Жизнь — это сон",— сказано, но не нами. Явь — это смерть. Неплохо? — Феноменально. Глянь, много ли в небе осталось холодных звезд! Этот сон всемогущий называется анабиоз. …И когда опустеет небо, проснутся они, медленные народы с заспанными глазами, потягиваясь, глянут сквозь щелки на дни, здороваясь, пощекочут друг друга усами, парочку анекдотов хором расскажут сальных, почешутся сообща. — Ну как? — Колоссально… Чуть изменился мир — сдвинулась география, их отнесло во сне к самому краю давно. И лениво подумают люди: "Спасите, ограбили. Где же центр?" И скажут, подумав: "Не все ли равно!" Это осень. Жизнь растений бедна и печальна, травы степные покроет угрюмый снег, каждый век, просыпайся от сладкого сна изначально, будь на белом снегу беззащитен, мой человек. Ты раньше созрел, другие зреют пока, спит твое племя зеленое, греет бока, от души пожелаем ему солнечных снов и послушаем, что нам расскажет хан Ишпака.