Траян. Золотой рассвет
Шрифт:
Никто не знал, откуда пришел Залмоксис. Когда спросили, старец ответил – с небес я спустился. Пришел, родные, помочь вам стать людьми. Об этом мудреце пошла великая слава. Как всегда первыми к ней поспешили примазаться греки. Устами того же Геродота они утверждали, что «…этот Залмоксис, будучи обычным человеком, якобы жил в рабстве на Самосе у Пифагора, сына Мнесарха. Заслужив свободу, он нажил большое состояние и вернулся на родину. Фраки жили в страшной бедности и были необразованны. Залмоксис, знакомый с ионийским жизненным укладом и более утонченными нравами, чем во Фракии, к тому же проживший среди эллинов и, главное, рядом с самым мудрым человеком Эллады – Пифагором, решил построить особый дом, в котором он принимал и устраивал пиры для самых замечательных сограждан. Во время пиршеств он учил, что ни он, ни его гости, ни их потомки в будущем не умрут, а лишь переселятся в иное место, где, живя вечно, обретут все блага. Пока Залмоксис принимал гостей
Верны ли слова грека, могут подтвердить или опровергнуть полисты, но никогда и никому они слова по этому поводу не промолвили. Не для того жрецы хранят древние заповеди, чтобы вступать в споры с чужаками. Посмеиваются про себя, когда кто-либо из пришлых напомнит о Пифагоре. Если чужак в пределах Дакии будет настаивать на лжи – молча отступят от упрямца. Потом умника найдут с разорванным горлом, и крови в нем останется всего ничего. Так что беглые и пришлые – а их много примкнуло к дакам за последние годы – помалкивают и только кланяются, когда заметят процессию жрецов.
Когда же разговор пойдет всерьез, и любопытствующий не в насмешку, а из страстного желания знать истину, спросит, кто были даки и геты, откуда пришел Залмоксис, в чем смысл его заветов, полисты укоризненно спросят – пристало ли богу ходить в рабах? Не греческая ли спесь, которую и Александру Македонскому не удалось унять, подвигла Геродота на то, чтобы передавать пустые байки? Как так, четыре года строил подземную обитель, а ушел на небо. Оттуда и спустился, тому и свидетели имеются.
С того дня, как случилась эпифания (богоявление), даки вели отсчет своему государству. Не в пример соседям, которые до сих пор не имеют грамоты и обывают в дикости и беззаконии, дети Залмоксиса уже два столетия живут по закону. Они овладели ремеслами, познакомились с философией, обучились воинскому искусству. Скоро по Карпатским горам, по большой излучине Данувия разлетелась молва о дакийских волках. Сила у них немереная, бьют насмерть. Когда идут в бой, воют так, что у врагов поджилки трясутся. Мечи у них острые, крепкие, напоминают волчьи когти – загнуты вперед. Даки безжалостно режут ими врагов. Молва добежала и до надменного Рима, и вздрогнул от страха его владыка Юлий из рода Цезарей.
Беда в том, вздохнул Децебал (он стоял на вершине скалы, над которой в полную силу светила молодая, добравшая до трех четвертей луна), что теперь только дерзостью и ужасом, внушаемым врагам, не обойтись. Надобно умение. У римских отпрысков его хоть отбавляй, а у его стаи маловато. Не хватило времени накопить поболе.
С вершины было хорошо видно, как со всех сторон, радуясь лунному свету, через перевалы, по лощинам, распадкам, берегами рек и ручьев к укрепленному лагерю стремились цепочки огней. Издали, со стороны Данувия, откуда подступали враги, доносился протяжный и терзающий души вой. Это посвященные в братство наводили ужас на приближавшихся врагов. Они выли каждую ночь, отыскать их в дебрях было невозможно, хотя римляне постоянно прочесывали местность. Тем не менее, враги приближались. Топали мерно, грозно, сокрушая крепости и разбирая завалы, прокладывая дороги и возводя крепости.
Ночь была ясная, июньская. На севере, где искрилась заснеженная горная цепь, брезжил мутный свет. Закат еще не угас или зорька близка? О том только Залмоксису известно. Это он считает дни, ведет отсчет вечности. Тьма ему не помеха. Сидит дед в поднебесье, посмеивается в седые усы, ждет посланника. Еще вопрос, примет ли гонца, поможет ли?
Внизу на обширном скалистом треугольном уступе, острым углом врезавшимся в долину, проглядывался воинский лагерь. С двух сторон уступ омывали горные речки – одна впадала в другую. Там ограда была низкая. Ее вообще можно было не возводить – ущелья, где бежали водотоки, глубоки, скаты отвесны и неприступны. О том, чтобы подвезти осадные машины и расставить метательную артиллерию и думать было нечего. Третьим пряслом оборонительная стена упиралась в отвесную скалу, острием упиравшуюся в небо. Неприступной эта скала казалась исключительно для пришлых, но не для даков. За два столетия они наловчились взбираться на вершину, а также спускаться в труднодоступном для наблюдения месте. В Южных Карпатах это было их первое, самое древнее волчье логово, отсюда предки выходили на охоту. Здесь Буребиста, первый царь даков и гетов, соединивший все три части страны, решил основать столицу.
Советники возразили – место, несомненно, удобное, если бы не отсутствие дорог. Для военного лагеря лучшего
Буребиста основал столицу севернее, в долине реки Стрей. Назвал Сармизегетузой. От этого логова до столицы четыре дня пути. Добраться до Сармизегетузы, минуя этот лагерь, с западного направления невозможно. Здесь, в долине Тап, даки совершили много славных дел – и сарматов били, и римлян под командованием Фуска отменно поколотили. Здесь разошлись вничью с Теттием Юлианом. Здесь, в лагере, прежний царь, постаревший, утративший прыть вожак Диупарней передал власть над стаей своему племяннику, молодому, отметившему себя в битвах и набегах Децебалу. Теперь пришел его черед проявить прыть и отстоять родную землю. Здесь, решил Децебал, и встретим Траяна.
Оставалось только узнать волю Залмоксиса. Но прежде обряд посвящения. Войско нуждалось в подкреплениях.
Четыре дня и три ночи Лупа и одновозрастные молодые волчата провели в священной пещере, вход в которую был укрыт под высоченной скалой, прикрывавшей лагерь с севера. Отсюда, из пещеры, начинался спуск в подземное царство или в Аид, как называли преисподнюю греки и сам Залмоксис. Правда, о том, что он и его побратимы, с которыми он породнился во тьме, провели в подземелье четыре дня и три ночи, Лупа узнал потом, когда выбрался на божий свет – шепнули взрослые волки. Сам он, угодив в кромешную тьму, скоро потерял ощущение времени. О какой смене дня и ночи могла идти речь на берегу реки забвения. Стоит только пересечь ее ледяные воды – и ты уже не жилец на верхней земле. Нет тебе возврата, никогда не предстать тебе перед Залмоксисом, господарем и вершителем судеб, мудрым небесным дедушкой, чья добрая и могучая длань уже столько столетий осеняет даков.
Хуже того, что, спустившись в каменное подполье, никому уже не выбраться на белый свет в человеческом облике. Истина была сурова, столетьями проверялась предками – либо ты переродишься в волка, либо злыдни утащат тебя вглубь земли.
В кромешной тьме эти злыдни были единственными зримыми образами. Смутно различимые, переливчатые, синюшные, в едкую зелень демоны выползали с той стороны, где журчал невидимый поток. Они сновали во тьме, собирались в стаи, разгуливали на подземной поляне среди каменных трав. Бесплотные порождения мрака были голодны, охочи до живой плоти. Выбирая жертву среди тех, кто отважился спуститься под землю, злыдни высовывали длиннющие языки. Одно из чудищ приблизилось к Лупе – его язык скручивался ремнем, разворачивался, развевался. Тварь начала липнуть, стискивать юношу. Затем попыталась просунуть язык в рот жертвы. Вот когда Лупе, сыну Амброзона, потребовалась волчья хватка. Обернись волком, сцепи челюсти и помалкивай. Против этих тварей только одно спасение – выдержка и молчание. Стой на своем, рычи о своем, веди себя как волк в человечьей шкуре, иначе не видать тебе зеленых полонин, снеговых вершин, чистой воды, не вкусить радость встречи с небесным дедом–вседержителем. Только тот смельчак, которому хватило мужества заглянуть в прозрачные глаза чудовищ и не дрогнуть, не вскрикнуть, не броситься наутек, может считать себя матерым волком. Только существу с железными сердцем и смертоносными когтями может быть доверено отведать чужую плоть – добычу кровавую и сладкую.
Лупа и сам не заметил, как пропитался яростью. Он кожей ощущал, что обрастает шерстью. Это превращение пришлось не по нраву бледному, обнимавшему его чудовищу. Оно нехотя отлипло. На прощание несколько раз попыталось лизнуть его, но язык наткнулся на жесткую волчью шерсть, которой покрылось лицо Лупы, и демон жалобно взвыл. Тьма была переполнена подобными завываниями. Время от времени в них прорезывались торжествующий вопль и страдающий отчаянный вскрик жертвы, у которой не хватило мужества выдержать испытание. Это были те, у кого челюсти не вытянулись в волчий щипец, у кого сердце не переродилось.
Лупа теперь ясно ощущал весь набор запахов, переполнивших пещеру, и среди них откровенно торжествовал один, свежий, ведущий на волю. Он двинулся на его зов. Запах усилился, и скоро он ощутил прикосновение ночного ветерка. Когда Лупа в числе других испытуемых выбрался наружу, он уже мало что соображал. Действовал по наитию. Наброшенная на него при выходе волчья шкура принудила его завыть, и он завыл. Точнее заскулил радостно, с переливами. Хотелось есть, и он опечалился. Лупа вздрогнул, узрев в небе полногрудую луну. Звезды отсутствовали. Говорят, Залмоксис любит кататься на молодом месяце и сверху обозревать землю. Вообще, мир вокруг новорожденного заметно изменился. Обострились запахи, пронзительнее стали звуки, исчезли краски. Все вокруг стало серым, но в этой серости оказалось куда больше переливов, чем оттенков в каком-либо цвете. Заметно укрупнившаяся с того момента, как Лупа со своей сотней явился в лагерь, стая тихо и нудно тянула волчью песню. От этого напева у врагов кровь стыла в жилах.