Траян. Золотой рассвет
Шрифт:
Он поставил шкатулку на столик, нащупал замок, нажал и крышка откинулась.
В тусклом подрагивающем свете факелов Ларций различил отлитую из золота, человеческую руку, отпиленную ближе к локтю. Сходство было ошеломляющим, разве что размеры были великоваты для обычного предплечья, но более всего Ларция поразил несуразно длинный и омерзительно изогнутый, большой палец. Казалось, еще мгновение, и этот отведенный в сторону отросток замкнет хватку, к которой изготовились четыре других, вполне человечьих пальца. Всем остальным рука очень напоминала ту, которая когда-то принадлежала статуе Домициана.
Префект
Тот довольно рассмеялся.
— Она и есть, – подтвердил разбойник. – Я приказал отлить оторванный тобой палец и приладить его на прежнее место.
Резким движением Сацердата попытался стряхнуть с лица набегавшую кровь.
— Я смотрю, – добавил он, – палец Домициана принес тебе удачу. Послушай доброго совета, Лонг. Сдай руку в императорскую сокровищницу, пусть ее перельют на золотые аурелии. Она приносит несчастье. Видишь, что со мной приключилось.
— Поговори у меня, – предупредил Ларций и приказал вывести разбойника.
В ту же ночь в Риме было взяты несколько сотен преступников, сведения о которых все эти месяцы собирал новый префект города Сервиан и ответственный за доставку хлеба в столицу Помпей Лонгин. Еще с неделю караулы и конные разъезды сингуляриев вылавливали прятавшихся в окрестностях Рима злоумышленников. Что касается поименно известных доносчиков, их числом около сотни свезли в лагерь преторианцев. Два дня держали под строгой охраной – многие жители были не прочь посчитаться с ними. Были отмечены попытки подкупить легионеров, чтобы те тихо, без шума прирезали кое–кого из задержанных.
Утром третьего дня был объявлен эдикт императора, в котором сообщалось, что репрессивные меры направлены исключительно на установление мира и спокойствия в столице. В эдикте также говорилось – пусть судьбу преступников решат боги. На следующий день доносчиков под усиленным конвоем и в сопровождении многочисленных граждан, выкрикивавших проклятия негодяям, доставили в Остию – порт, являвшийся морскими воротами Рима. Здесь посадили на ветхую трирему, которую без задержки на буксире вывели в открытое море и, отцепив канат, бросили на произвол судьбы. Доносчики, облепившие борта, громко взывали о милосердии, ломали в отчаянии руки, рыдали, призывали в свидетели богов – пусть те подтвердят, что они в своих обвинениях руководствовались исключительно интересами государства.
Каялись немногие.
По приказу императора ни одно судно не имело право приблизиться к разваливавшейся на глазах посудине ближе, чем на милю. Столица замерла в ожидании, куда ветры отгонят трирему. Если к берегу, значит, утверждали скептики, в этом мире не дождаться справедливости Приговор не заставил себя ждать. Ночью налетела буря, и в море разыгрался небывалый для середины сентября шторм. Сверкали молнии, грохотал гром. После той ночи о доносчиках в Риме не слыхали более сотни лет.
На тех же, кто жалил тайно, кто скрывал имя, подписываясь «доброжелатель», кто сумел остаться в тени, император приказал не обращать внимания, и никогда более не принимать к рассмотрению жалобы без указания имени написавшего, его рода занятий и места жительства.
После очистительной грозы Император Цезарь Нерва Траян Август утром появился на форуме. Пришел в сопровождении двух пеших сингуляриев, тех же здоровенных негров, уже, правда, не позволявших себе зевать в присутствии публики. Императора сопровождали его ближайшие друзья. Все были в тогах, как простые граждане. Тоги были украшены красными, в зависимости от достоинства, полосами и каймой. Траян не спеша обошел главную площадь города, осмотрел арку Тиберия, ростры, заглянул в храм Януса – здесь преклонил колено и о чем-то пошептался с древнейшим из отеческих богов, покровителем и создателем света, времени, замков и ключей, открывавшего по утрам небесные ворота, чтобы нарядное, яркое солнце радостно и весело светило римскому народу.
В храме божественного Юлия, своего духовного наставника и покровителя, Марк Траян дал отчет о проделанном, о намеченном – о том, что общественное спокойствие восстанавливается, деньги из провинций поступают (правда, не так густо, как хотелось бы), войска готовы. Он поклялся божественному Юлию, что и впредь, отвергая пороки, не сворачивая и не смущаясь безразличным, будет шагать по проложенному им пути. После сокрушения Дакии двинет римские легионы на восток. Достаточно греческим умникам, воспевателям славы Эллады, тыкать в лицо Риму подвигами Александра Македонского.
Намолившись, награжденный просветлением и легкостью в мыслях, вышел из храма. Божественный Юлий не поскупился на доброе предзнаменование – в пронзительно–синем италийском небе кружил орел. Если мысленно провести линию с севера на юг и встать лицом на полночь, то орел кружил как раз в правой, благоприятной для дальнейших свершений стороне. Между тем жители сбегались на Форум со всех концов города. Удовлетворенный Марк Ульпий Траян улыбнулся, дождался, пока вокруг соберется побольше народу, и, овевая лицо рукой, поделился с публикой.
— Кажется, воздух в Риме стал заметно чище, не правда ли, граждане?
Толпа заревела от восторга. Императора подхватили и поволокли к рострам, там взгромоздили на пьедестал и под грохот овации начали скандировать.
— Траян! Траян!
* * *
Вечером в доме Лонгов на Целийском холме был устроен праздник. Старый Тит, выпив разбавленного вина, прослезившись, начал философствовать. Никто не посмел перебить его – ни жена Постумия, ни ее возвращенная из изгнания, двоюродная сестра Гратилла, ни молодые Ларций и Волусия.
Старик сказал так:
— Злого царя можно считать чем-то вроде заразы, губящей соотечественников подобно моровой язве или холере. Доброго – чудодейственным снадобьем, излечивающим сразу тысячи и тысячи граждан. Философы утверждают, что человеку для счастья не нужен царь – ни злой, ни добрый. Человеку для счастья вполне достаточно знания, что такое хорошо и что такое плохо. Это знание и следует хранить в душе. Однако, дети, мы, римляне, изначально были привержены иной мудрости. Это наше неотъемлемое достояние. Чтобы народ в целом и каждый гражданин в отдельности не свернул с добродетельного пути, необходим опытный и знающий проводник. Или поводырь, если гражданин слеп, глух и подвержен порокам. Конечно, лучше прозреть самому, чем ждать, пока тяготы жизни не принудят тебя жить по природе, однако прозреть в обнимку с соседом, со всеми ближними и дальними свойственниками, ощутить согласие в душе, много приятнее и полезнее.