Траян. Золотой рассвет
Шрифт:
Траян некоторое время приглядывался к юному Ликорме. В ту пору о хорошеньких виночерпиях он еще не задумывался. Надеялся, что у них с Плотиной будет ребенок, однако годы шли, а ее чрево не наполнялось. Когда Марк привык к голове фракийца, поинтересовался, чего бы ты, Ликорма, хотел более всего.
Тот ответил – учиться!
Грамотой я овладел, хочу еще. Он самостоятельно овладел несколькими искусными видами письма и тайнописи, которых в ту пору существовало около десятка, лучшей из которых считался шифр, придуманный Ксенофонтом. Скоро Траян отпустил его на волю. С той поры он тенью
В отличие от прежних цезарей, удовлетворявшихся посылкой специальных легатов и императорских квесторов, время от времени наезжавших в провинции и проверявших финансовую, налоговую и прочие отчетности и контролировавшие выполнение императорских указов, Траян первым организовал личную тайную службу на постоянной основе. Все донесения стекались в его канцелярию. Об этой дополнительной нагрузке мало кто знал, но посвященные вполне отчетливо осознавали силу, которая была сосредоточена в руках Ликормы.
Вольноотпущенник внимательно, не перебивая, выслушал Эвтерма. Оценив подобное внимание, гость ничего не скрыл, рассказал все.
Ликорма задумался, потом пояснил.
— Сегодня цезарь отдыхает, это на руку. В последний раз он беседовал с Хризостомом о соотношении знания о поступке и самого поступка. Каким образом человек может быть уверен, что его поступок добродетелен и совершен по природе. У тебя есть что сказать по этому поводу?
— Очень даже есть, господин.
— Я не твой господин. Называй меня по имени, я не тщеславен. Предупреждаю, не горячись. Излагай мысли ясно, смело, сравнений, в которых умалялась бы мудрость царей, не стесняйся. Как ввернешь свою историю, твое дело. Я представлю тебя как философа. Все понял?
— Все, гос… Ликорма.
— И не напирай на жалость. Постарайся логически обосновать необходимость спасения раба.
Опять пришлось ждать. По–видимому, к тому моменту, когда Ликорма счел удобным дать слово Эвтерму, Траян уже в волю нафилософствовался и в компании с супругой принимал пищу.
Лицо Эвтерма было знакомо императору. На Эвтерма он взглянул хмуро, словно ожидая от того какой-нибудь неуместной во время обеда пакости.
— Мне сообщили, у тебя донос особой важности. Выкладывай.
У Эвтерма брови полезли вверх.
— Почему донос? Вовсе нет.
Траян удивленно глянул на него.
— Тогда чего ты хочешь?
— Спасти человека.
— И с этим ты обратился к римскому императору? Решил оторвать его от еды? Похвальная смелость. Только учти, если ты не заинтересуешь меня, тебя жестоко накажут. Итак, кто этот человек, для спасения которого требуется мощь Римской империи?
— Раб.
— Ты действительно заинтересовал меня. Кто этот раб.
— Люпус, государь. Раб Ларция Лонга.
— А–а, этот симпатяшка. Что же грозит такому милому мальчику?
— Ма–а-рк, – укоризненно
Эвтерм дождался, пока супруги обменяются взглядами, затем объяснил.
— Регул предложил моему хозяину продать Люпуса. Тот согласился. Я узнал от рабов Регула, что сенатор намерен казнить его за публичное признание в желании убить тебя, или зверски искалечить, и пытался отговорить моего господина от этой сделки.
Траян задумался.
— Ну, а я тут причем?
— Притом, государь, что ты объявил силу благожелательной и добродетельной. Вот я и подумал – в таком деле было бы неплохо помочь императору. Я пришел к тебе с просьбой, не дай злу восторжествовать, а благу потерпеть ущерб даже в таком мелком, но очень болезненном вопросе.
Траян не ответил – видно, прикидывал, как поступить с дерзким рабом. Потом вопросительно глянул на Ликорму, молча стоявшего в углу.
Первой подала голос императрица.
— Марк, он прав. Это очень удобный случай подтвердить, что любое противоправное деяние должно быть наказано. Иначе твои слова о справедливости, о том, что наказывается деяние, а не намерение, останутся пустым звуком.
— О чем ты говоришь? Как я могу вмешиваться в частную сделку между гражданами?!
— Вмешиваться не надо, а посоветовать заинтересованным людям не совершать глупости, полезно. Об этом сразу станет известно в городе и, надеюсь, для рабов ты тоже станешь своим императором.
— Что, это так важно?
— Безусловно. Перед началом кампании очень важно успокоить страсти, добиться всеобщей – подчеркиваю, всеобщей! – поддержки, подтвердить, что ты тверд в избранном пути. Вспомни историю с доносчиками. Сейчас очень удобный случай.
— Как считаешь, Ликорма? – поинтересовался цезарь.
— Полностью согласен с госпожой. Позволь мне проработать детали мягкого внушения, которое необходимо сделать Регулу. Иначе он не остановится. В городе потешаются над его попытками заслужить твою милость…
Император развел руками.
— Я не понимаю, при чем здесь верховная власть. Пусть потешаются.
— Но если это правда, что он намерен искалечить раба, многие начнут укорять власть в попустительстве безумцу.
Император повеселел.
— Это другое дело. Это мне понятно. Это действительно удобный повод заставить Регула замолчать. – Он хитровато улыбнулся и обратился к Эвтерму, – А как ты теперь вернешься к хозяину? Может, и тебя прикажешь защитить?
— Нет, государь. Я уверен, что в доме Лонгов со мной поступят по справедливости.
Он неожиданно и страстно шагнул вперед. На лице Плотины появился испуг.
— Ведь не за себя, – горячо заговорил Эвтерм, – я пришел просить, даже не за Лупу, но за господина. Его хочу оберечь от порочного поступка. Если удастся, тогда в доме прибавится счастья.
Наступила тишина. Ее первым нарушил цезарь.
— Замысловато, но понятно. Это очень важно, раб, быть верным господину до конца. Как тебя зовут?
— Эвтерм, государь.
— Ступай, Эвтерм.
Явившись домой, Эвтерм обо всем рассказал Ларцию. Тот буквально дар речи потерял, потом приказал посадить Эвтерма в подвал. Садовник Евпатий, запиравший Эвтерма, шепнул.