Треба
Шрифт:
– Дружба?
Она протянула мизинец. Обхватив его своим, я благодарно кивнул.
– Вот и хорошо. Пойдём завтракать.
Когда мы пришли, все были за столом, а Валера что-то рассказывал.
– В общем, у меня дома стоят счетчики на воду. Холодная, горячая вода. Так вот, их периодически надо сдавать на поверку. Чтобы где-то там посмотрели – не подкручиваю ли я данные. Когда приходили их снимать, меня дома не было, маму попросил, она контролировала. Сняли, ушли, сказали, что скоро вернут. Ну да, через пару дней звонят: «Все в порядке, мы вам их завтра обратно ставить будем. Утром». Надо, так надо. Отпросился с работы, сижу, жду. Звонок
– А чего ты хотел? Чтобы он к тебе во фраке с бабочкой заявился?
Наложив себе еду в тарелку, я присоединился к завтракающим.
– Да подожди. На ногах вообще непонятно что. То ли кирзачи какие-то, то ли ботинки так заляпаны грязью, что не видно их очертаний. «Здравствуйте», – бухтит мне это чудо природы,– «Я счетчики ставить». Да, говорю, я в курсе. Впускаю его и, стараясь не дотрагиваться к его одежде, иду в квартиру. Он за мной. Ничего себе, думаю. Разворачиваюсь и смотрю на него. Он непонимающе на меня. Немая сцена. «Что такое?» – гундосит. А вы почему обувь не снимаете, спрашиваю. «А зачем?» У меня дар речи пропал. «Вы, простите, ботинки свои видели?» «Да». «Мне что, – говорю, – после вас всю квартиру хлоркой мыть?» «Зачем?» «Обувь. Обувь! Она у вас грязная!» Знаете, что он мне сказал? «Так я быстро!» Ну, тут меня понесло немного… «Вы не у себя дома – в хлеву, так что потрудитесь разуться!»
– Ко мне домой тоже разного рода персонажи приходят – газовщики, сантехники те же. И тоже никогда не разуваются, – Мажор искренне не понимал Игоря.
– А почему? Он у меня дома не за бесплатно, между прочим, работает. Почему он непонятно где, прошу прощения, лазит и считает своим долгом в этой же обуви заявиться ко мне в квартиру? Ну вот почему я должен после этого гоблина унитазного перемывать все полы?
– Потому что ему всё равно.
– Вы бы видели, как он на меня смотрел, после того как я всё-таки заставил его снять эти краги. По-тихому прошёл, прикрутил чего надо. Получил деньги, обулся. Думаю – что-то не так. Когда прощался – улыбался, здоровья пожелал, удачи. Вернулся в прихожую, оделся на работу ехать – ага! На обоях чёрная полоса от мазута. Понятно. Унитазных дел мастер, рукавом, или чем-то ещё специально провел. Отомстил. Мудак, короче.
Пришлось сделать возмущённый вид. Остальные веселились. Сейчас немного успокоим:
– Ребята. Вчера произошло небольшое недопонимание.
– Да ладно тебе. Бывает.
– Нет. Я всё же хочу объясниться. Так вот, вчера я действительно разглядывал Гайку и Лену в бинокль.
У присутствующих отвалились челюсти. У Пуси вместе с макаронами. Ирина Владимировна покраснела. Гайка с интересом смотрела на меня:
– Ну и как мы тебе? Понравились?
– Очень. Жалею, что несколько лет пребывания здесь потратил впустую.
Все уткнулись в тарелки.
– Так вот. В дальнейшем прошу разрешения девушек загорать вместе с ними, либо беспрепятственно рассматривать их, когда захочу.
Воздух стал плотным, как масло. Его можно было намазывать на хлеб.
Дуче встал из-за стола и начал мыть свою посуду, всем своим видом показывая, что его это не касается. Валера поправил очки, рассматривая меня повнимательнее. Хотел, видимо, понять в чём суть развода, но пока не мог. Сало отвернулся, Ирина Владимировна, похожая на варёного рака, сидела, держась за руку мужа. Тот неопределённо сопел.
– Хватит, – не выдержала Лена, и рассмеялась, – всё. Засчитано.
Недоумённые взгляды ребят пересеклись на нас двоих.
– Так это розыгрыш?
– Да. Он мне вчера проспорил и исполнял мое желание.
– Во парочка, – донесся голос Мажора, – Эта, как его… Вы, чокнутые, прям созданы друг для друга. У нас, в Москве, вас бы за такое побили.
После еды все разбрелись кто куда. Я, наконец, решился повесить купленный накануне флаг. Крепить его было некуда, флагштоки в лагере не предусмотрены. После нескольких десятков минут тягостных раздумий, продел его через стропу, примотав её к дереву заново. Весёлый Роджер вяло обвис до лучших времён, ожидая ветра. Ну и ладно. Взяв пакет из рюкзака, двинулся в сторону одиноко стоящей слева «семейке», как мы её прозвали. Это была палатка Пусика.
– Вольдемаровна! На пару слов! – обозначил я своё присутствие загодя.
Полог был открыт, лежащий внутри йети задорно храпел.
– Иду.
Внутри зашевелилось что-то тёмное, появилась обладательница голоса.
– Вот пластырь и прищепки. Забыл отдать.
– Ой, спасибо, – полушёпотом сказала она, – а то Пусенька ногу растёр сильно новыми сланцами.
– А чего ты шепчешь-то? Боишься разбудить? Да сейчас можно из пушки стрелять…
– Я всё слышу! – храп прекратился.
– Ладно. Пойду. Боюсь, молоко сбежит. Или утюг сгорит.
Страх был наигран. Хотя… Возможно, он и не понял утреннюю шутку.
Делать было решительно нечего, поэтому пришлось снова залёчь в пустующее Гайкино лежбище и отключиться. Не сразу, правда. Я долго рассматривал бледно-голубое небо, плывущие не спеша по нему ватные кучи. Слушал природу вокруг себя. Заснув, долго гонялся за рыбиной с автоматом в руках по разрушенному городу, пока не попал в капкан, который сделали крабы. Они улыбались и говорили «Ни хао!». Проснулся я в холодном поту.
Обед было решено совместить с ужином, ибо слишком уж злым сегодня было солнце. Заталкивать в себя еду отказывались решительно все.
Даже не выходя из тени, у меня покраснел и начал шелушиться нос.
Часам к трём вернулись наши красавицы-русалки. Мокрые, загоревшие, с отличным настроением. Мне сильно хотелось поговорить о чём-нибудь с Леной, но перебрав в уме кучу вариантов, я так и не нашёл подходящего. Пару раз глупо пошутил, смутился ещё больше, и надолго замолчал.
Вечером, за столом, она села рядом со мной и я чувствовал тепло, исходящее от её тела. Сало, Дуче и примкнувший к разговору Мажор, громко размахивая руками, спорили о национальной идее. Не найдя компромисса, начали приставать ко всем за поддержкой. Настолько назойливо, что несколько раз были посланы.
– Шаман. А ты как думаешь?
– Отвечать серьёзно или отшутиться?
– Конечно, так ты считаешь на самом деле!
– Ловите. Когда кто-то говорит о патриотизме, мне хочется его ударить. Серьёзно. И сами запомните, и детям своим передайте – записной патриот, орущий о любви к родине из зомбоящика или с трибуны – гнида и предатель. Должен быть расстрелян в первую очередь. Потому что жажду урвать и хапнуть прикрывает рваными лоскутами цвета своего флага. Ну, или берёзками. Он первый все так публично любимые им рощицы пустит на стройматериалы.