Треба
Шрифт:
Расстегнув вход и откинув противомоскитную сетку, залез внутрь, почувствовав руками под днищем мягкую пружинистость хвои.
Молодцы.
Раскрыл лежащий внутри рюкзак, в один угол вывалил одежду, в другой – провиант. Большую половину сложил в полиэтиленовый кулек и, натянув шорты со сланцами, начал придирчиво осматривать снаружи свое жилище. Убедившись, что все крепко-накрепко примотано, вбито, а вокруг ещё и небольшая канавка прокопана, довольный, двинулся на вкусные запахи.
«От многоречия отрекшись добровольно,
В собранье полном слов
Для счастия души, поверьте мне, друзья,
Иль слишком мало всех, иль одного довольно»,-
продекламировал я, доставая из пакета бутылку «Гайдамаков» и тут же, не давая им всем прийти в себя, гаркнул:
– Спасибо!
Кто-то присвистнул.
– Нормально так.
– Лучше б пару литров чего попроще взял!
– Второе панно.
Лена.
– А откуда ты…,– и сам себя по лбу шлёпнул.
Мы же из одного города.
Все текло своим чередом. Кулеш, приправленный дымком, был невероятным. Тосты за встречу тёплыми. Запахи можжевельника пополам с близким морем – дурманящими.
– Вы до сих пор не рассказали, как познакомились.
– История, в общем-то, банальная. Похвастаться нечем. Просто предложил помощь.
– Ага. Ты всегда был большим оригиналом.
Я развёл руки.
– Можно было бы рассказать о сафари в Центральной Африке и о юной деве, вырванной из лап ягуара…
– Но, во-первых, старичок, ты не был на том континенте, а во-вторых, дева сидит рядом, и весьма удивится своим несуществовавшим приключениям.
– Именно. Действительность всегда скучнее баек, написанных спустя пятьдесят лет.
– А кем ты работаешь?
– Я…,-Лена замялась, – работаю в банке. Общаюсь с инвесторами, просчитываю риски.
– Понятно. Теперь будет кому вести наше финансовое хозяйство.
– Как обстановка в этом году?
– Грех жаловаться. Солнце, воздух и вода! Никаких катаклизмов.
– Шаман! Как было в прошлом году обещано, привез подводное ружье, ласты, – здоровенные руки, больше похожие на ковш экскаватора сгребли меня, прижали к их обладателю.
– Иди ты! А у меня была мысль, что понты нарезаешь.
– Кто, я? – обиделся Пуся.
– Да он мне с этой пукалкой два месяца мозг выносил – позвони тестю, попроси, пусть даст! Отец только на третий раунд уговоров сдался, – Ирина Владимировна нарезала редис в салат.
– Как же, сдался. Сказал, вдруг чего – он из меня по рыбам стрелять будет, – человек – гора меня, наконец, отпустил. Я украдкой щупал рёбра. Вроде бы не сломаны.
– Из тебя, Пусик, хорошо было бы пальнуть. Не промахнёшься.
– Кстати, о птичках. Вам, коллега, никогда не били камнем по…
– Наливаю, прекратить бунт.
Чокнулись, махнули. Хрустя солёным огурцом, Дуче показывал его недоеденной половиной чуть в сторону:
– Зимой здесь оползень был. Все начисто срезал. Стоянки как не бывало. Мы с Валеркой два дня тут всё чистили и мусор убирали. Умаялись – не передать. Валуны принесло, щебня мелкого. Мы ним кухню вот обложили. Ещё думали что-то типа тандыра смастерить. Потом на третий день в себя пришли и решили этот год как-нибудь протянуть без него. Одно хорошо. Дров – завались.
– А я в этом году зарок себе дал. Должен домой приехать бронзовый, как кубинец. Патрия… эээ…муэртэ!
– Кстати, вовремя ты приехал. Я, как бы, с собой два натовских походных душа, в общем-то, привез. Собрались намедни что-то наподобие помещения для них сделать.
– …а она такая – на рожу свою посмотри, гардемарин! Ничего себе! Я хоть и гардемарин, но перед свиданием единственный из нас усы сбрил!
– Кому ещё добавки?
– …Захожу я в этот театр. Маленькое тёмное помещение. Минут двадцать всех маринуют. Потом выходят два… ммм… человека в белых трико. Молча показывают какие-то па, уходят. Выходит девушка истерической наружности, читает стихотворения без единой рифмы, уходит. Появляется опять эта парочка, но уже голые. Опять корчатся. Всё практически в темноте. Уходят. Снова вырисовывается очкастая училка и, как бы декламирует поэзию, но молча. Просто рот открывает, и руками машет. Исчезает. Зажигается свет, все хлопают и начинают расходиться. Совершенно офонаревший от происходящего, спрашиваю соседа – «Что это было?» «Современное искусство».
– Гардемарин… Да я всего грамм 150 бахнул… Для смелости. Увидел её, понял – мало.
– А как всё это называлось?
– «Экзестенциальность нерушимости».
– Так тебе и надо. Я бы на такое название принципиально не пошёл.
– Почему? Сильно длинное?
– Нет. Я на Сартра обиделся.
– В общем, подзываю я халдея. Принесите, говорю, счёт. А у нас нет счета. Прекрасно, говорю. Тогда мы пошли? Погодите. Он смотрит на стол, что-то в уме прикидывает… И говорит, как сейчас помню, сумму около ста долларов. Чувствую, сам начинаю зеленеть. Вадик рядом начинает возмущаться, что это произвол, покажите ценники. И ценников, говорит, нет. Это совести у вас нет! Зовите директора!
– Правильно!
– Ага. Только потом я понял, почему нам так советовали туда зайти. Как объяснил хозяин, фиксированных цен нет. Официант «на глазок» определяет стоимость твоего заказа, а ты с ним торгуешься. Сколько выторгуешь – всё твое.
– Утро. Выхожу из маршрутки, иду к метро. Возле самых его дверей стоит разноцветная агитхалабуда, вся в надписях «Голосуйте за Кирилла Валеева!» А рядом с ней сабж собственной персоной, раздает листовки проходящим мимо него людям. И мне суёт. «Приходите, говорит, проголосуйте за меня».
– А чего ж ты, Кирилл Валеев, отвечаю, так работать не любишь?
– Почему не люблю? – и улыбается во все 30 зубов. Нескольких, как сейчас помню, не хватало.
– Потому что в противном случае, дармоед, в политику не полез бы.
– Ну! А он что?
– А куда ж мне ещё, – говорит, – меня даже из академии МВД выгнали. За неуспеваемость.
Во всем этом гаме Лена наклонилась ко мне, шёпотом спросив: «А где здесь туалет?»
– Как говорил классик: «Для вас – везде!»
Она непонимающе на меня смотрела.