Треба
Шрифт:
– Гена, да ты притомил! Какого ты тут кусалово устроил? Я из другого вагона вернулся! Пошли, – он потянул первого за руку, – брось ты этих лохов.
– Погоди, тут вопрос есть.
– Погнали, я тебе говорю!
Они вдвоем здорово напоминали махновцев из старых советских фильмов.
– Ты, лопушок, мне больше не попадайся лучше! – щербатый ловко плюнул мне под ноги, – и шмару свою побереги.
Развернулся и начал уходить, по пути вычитывая своего друга: «На кой ты влез, я говорю?». «Да что ты от них хочешь? Это ж хохлы долбанные!»
Настроение было – хуже не придумаешь.
– Чёрт! – я затряс кистью.
Вернувшись, мы сели, и я снова потянулся за водой. Было стыдно за себя. На спутницу свою я изо всех сил старался не смотреть.
– Дай и мне, пожалуйста.
Протянув полуторалитровый пластик, совершенно неожиданно для себя увидел, что она улыбается.
– А ты молодец!
Вот это уж совершенно ни в какие ворота.
– Издеваешься?
– Совсем нет. Ты же один, а их двое. И ничего им не отдал.
М-да.
– Одному из этой парочки нужно отрезать ногу и выдать попугая, – ляпнул я какую-то глупость и, пряча, скрестил руки на груди, трясущиеся от выброса адреналина.
Лена засмеялась и сделала пару глотков.
– А я вот не знаю, куда еду, – внезапно пожаловалась, закручивая крышку.
– Как это?
– А вот так.
– Давай со мной!
– Спать в палатке с пауками, купаться из кружки морской водой и ощущать остальные милые прелести «дикой жизни»? Нет уж, увольте! – её голос колокольчиком звенел по вагону.
Отчего-то стало обидно. С такой реакцией сталкиваешься постоянно, но именно сейчас накатило.
Отвернувшись, я начал рассматривать пейзажи, калейдоскопом мелькающие за окном.
Этого ведь не расскажешь. Это чувствовать надо – что такое жизнь вдали от бешеных туристов. Тебе не надо толкаться и ругаться за место на пляже. Нет сотен орущих в уши одним и тем же репертуаром кафешек. Нет любителей шансона, изгаляющихся в караоке. Нет бухих уже с утра красномордых пузанов, выискивающих прищуренным взглядом тех, кто не болеет за «Спартак», или не уважает ВДВ. Нет вони жарящихся на прогорклом масле чебуреков. Нет людей, бросающих себе под ноги обертки от мороженого, пустые бутылки из-под напитков, кожуру от апельсинов. Там, куда я еду, вообще нет мусора под ногами. За этим следят.
Вся прелесть «культурного» отдыха держится на железных правилах. Например, в маленьких магазинчиках, разбросанных по всему побережью, выбор предлагаемых товаров должен быть как можно меньше, и стандартизирован. Объясню, почему. Когда стоит очередь из двадцати страдальцев, душа которых требует пенного волшебства, роскошь траты пяти минут на выбор из шестнадцати предлагаемых сортов непозволительна. Должно стоять три вида самого унылейшего пойла. Ни в коем случае не холодного. А то начнут мацать бутылки, выбирая самую-самую. А так – тёплое, и все вопросы отпали. Не нравится – иди, ищи дальше.
Или, например, вот ещё. Сдаваемые собачьи конуры под громким названием «Отдельные апартаменты» не должны иметь ремонта строго двадцать лет, а так же обязаны содержать в себе продавленные панцирные кровати, от недельного спанья на которых развивается хронический сколиоз. Суточная цена на право обладания этой прелестью варьируется строго между любовью хозяина к дензнакам и совестью. То есть, не находя конфликта, штопором уходит в бесконечность.
А ещё все приезжие мечтают попить домашнего вина «Чёрный доктор», заботливо настоянного на навозе, покататься по горам на всех видах транспортных и не очень средств, будь то ослики, козлики, лошадки или вездеходики. Сфотографироваться с обезьянкой и пьяным в слюни дядей Герой из Тамбова, уснувшим прямо на пляже под визги жены, которая не в состоянии дотащить этого бегемота в свою норку площадью два на два.
Обязательный пункт – недельный запой, поедание чурчхелы, отравление «свежайшей солянкой» и ожоги различной степени тяжести.
Громко завизжав ржавыми тормозами, мы остановились. Парочка пассажиров не спеша зашла в вагон. Из распахнутого проема несколькими тамбурами от нас, спиной вперед, как будто от сильного удара в грудь, вылетел парень в пиджаке. Ударившись об асфальт, он попытался встать, но был вторично сбит с ног своим другом, вышвырнутым, правда, более традиционно – головой вперед. Где-то впереди послышалось несколько аплодисментов и возгласы одобрения.
Настроение, как говорил классик, улучшилось. Двери закрылись, мы оставили потрёпанную парочку вместе с их жуткими проклятиями пополам с обещаниями тридцати трех казней египетских, далеко позади.
– Ты обиделся, что ли?
– А? Нет, задумался.
– О чем?
– О том, где я сегодня окажусь.
– Значит, обиделся, – она широко заулыбалась.
– Разве что чуть-чуть. У меня к тебе два вопроса.
– О, вот это уже интересно. Жду.
– Первый. Ты знаешь количество тоннелей на подъезде к Севастополю? Они как раз сейчас начнутся.
– Нет. А ты?
– Я каждый год считаю и крепко-накрепко запоминаю. До следующего года. Потом сначала.
На последних словах резко потемнело, послышалось отраженным эхом металлическое лязганье колес. Стало прохладнее.
Через секунд тридцать мы вновь вынырнули под яркое солнце и практически одновременно, громко, сказали:
– Первый!
– Ух ты, как страшно!
Стало гораздо тише.
– А второй вопрос?
– Мы еще увидимся?
– Не знаю, – просто ответила она, – скажи номер своего телефона, и может быть… Всё может быть.
Продиктовал я его со второго раза.
Первый раз помешал опять напавший на наш поезд тоннель.
*
За окнами потянулись бухты, изрезанные пещерными церквями Инкермана. Рыбацкие и военные корабли под российскими флагами перемежались шикарными белыми лайнерами нуворишей. Иногда между ними качались на волнах не уступающие по роскоши яхты украинских генералов. Наша скрипучая зеленая гусеница ползла в тени деревьев, ныряя в черные каменные провалы, медленно сокращая расстояние до центрального вокзала. Люди завозились, зашевелились, начали проверять вещи, готовясь к приближающемуся окончанию поездки. Какая-то бабулька отчитывала внука за то, что он сейчас «подлец, весь сервиз разобьет, если так будет бросать сумку».