Трехручный меч

Никитин Юрий Александрович

— И что же вам велели? — крикнул я.

Из-за камней ответили с жутким смехом:

— Догнать и уничтожить!..

— Не может быть, — вырвалось у меня.

— Может! — ответили с победным ревом. — А уничтожив, расчленить и во избежание воскрешения, такие случаи бывали, хоть и в древности, сжечь. Пепел — развеять!

Что за гад, подумал я в отчаянии. Откуда такой взялся? Почему нарушает Правила? Ведь мы могли бы красиво и слаженно исполнить захватывающий дуэт, умело подыгрывая друг другу, как нормальные борцы-реслингисты или боксеры-профессионалы, у которых на десять схваток вперед расписано, кто победит и на какой минуте, даже каким приемом, об этом договариваются заранее менеджеры и нанятые

имиджмейкеры, зрелище должно быть красивым и привлекать народ… Главное — зрелищность, в угоду зрелищное™ приносится все, даже смысл, историческая точность, идеология, мораль, верность любимой, а главный герой, даже получив кувалдой в зубы, продолжает улыбаться красиво и ослепительно.

Я похолодел от внезапной мысли: а что, если в угоду зрелищности решили пожертвовать даже главным героем? Нет, такого быть не может, простой народ не терпит трагедий, ему нужен обязательный хеппи-энд, чтобы все хорошо, благополучно, свадьба, выигрыш главного приза и поездка на Канары…

Череп начал быстро разогреваться, мысли бьются в черепной коробке с такой силой, что температура крови поднимается до кипения. Похоже, в духе времени Правила изменили, сейчас уже я не Белый герой, а Черный… нет, не так, я все еще белый, все еще на стороне Добра и Света, но объявлено, что истина в победе Тьмы над зажравшимися силами Добра, над осточертевшей Правильностью и Праведностью, над моралью и правилами поведения: даешь дорогу оркам, зергам, террористам, расписанным матерными словами стенам, засранным лифтам, выбитым стеклам в троллейбусах, узаконим мат в чатах, на форумах, в разговорах, станем демократами с головы до ног, что значит — освободим человечество от остатков всякой морали, высвободим инстинкты, пусть они правят миром!

Челюсти мои сжались до хруста в висках. Я сам вообще-то, если честно, такое же говно, и хотя стены матюгами не расписываю, но не люблю правил, даже правил этикета, достали меня все эти учителя, воспитатели, тренеры, духовные вожди. Я хочу быть таким, каков я есть, и еще хочу, чтобы все воспринимали меня таким, какой я есть… и даже принимали меня таким, какой я есть. Это и есть свобода… По крайней мере, я так считаю…

…считал, потому что сейчас вот — времечко нашел для рефлексий! — усомнился несколько, самую малость. Все мы сползаем в эту свободу, я вот уже даже рыгать и пердеть в обществе научился, все так начинают делать, еще немного — Начнем срать на улицах посреди тротуара. Все бы хорошо, но это когда буду срать я, но не хочется вляпываться в чужое сранье. А какому-то идиоту не захочется вляпываться в мое… ладно, стерпит, мы же пердим в обществе? Ничего, нюхаем, еще и ржем, кто громче. В смысле, кто громче заржет. Да кто раскатистее и дольше пропердит.

Над головой прогрохотало. Тучи двигались черные, тяжелые, как горные цепи, давящие. В них грозно потрескивало, словно лопался камень, треск катился внизу по камням, сшибая углы и превращаясь в обкатанный рокот, все еще грозный, но не такой свирепый. Края туч из черных вдруг стали алыми, по ним прошел отсвет, словно раскрылись двери кузницы, а когда огонь погас, края остались грязно-серыми, словно пена на удилах загнанного коня.

Грохнуло сильнее, пронесся свежий ветер. Вдали встала стена ливня, что приближался в нашу сторону с большой скоростью.

— Отлично, — прошептал я. — Как только гроза разразится… как следует, попробуем прорваться!

Волк спросил недоверчиво:

— В дождь?

— В ливень? — каркнул ворон.

Даже Рогач посмотрел на меня как на умалишенного, я ощутил снисходительную жалость, они из мира, когда еще надевали яркие мундиры и шли в атаку колоннами. Зимой и в плохую погоду, ессно, не воевали. А я из мира, где даже обыкновенный ОМОН вымазывается в гуталине, когда разгоняет старушек у метро, торгующих

семечками.

Ветер налетел холодный и режущий лицо, а следом с небес обрушились сотни тонн воды. Я вытащил меч, молча указал направление. Грохот падающей воды заглушал все звуки, хотя Рогач, как нарочно, топал по камням, едва не высекая искры.

Мы прошли буквально по спинам вжавшихся между камней героев, что даже головы понакрывали одеждой, спасаются, видите ли. Было бы желание, всем бы перерезал глотки, как хорь курам ночью, когда те ни черта не видят.

Рогач пустился вскачь, едва я позволил, но, как я подозревал, спасался не от врагов, а от ливня. Волк и ворон, мокрые и сердитые, добрались наконец до леса, вместе влетели под самое раскидистое дерево с густыми ветвями, его видно по обширному кругу сухой земли, прижались к стволу, растерянные и ошалелые.

— Ну и что, — сказал я, спрыгивая с Рогача, — зато живые

Волк спросил:

— Но как же… бой?

— Дадим, — пообещал я — Но дадим на своих условиях!

Прозвучало гордо и красиво, сам заметил, даже грудь выгнулась и плечи пошли вширь, но на самом деле внутри трусливо дергается жалкий червячок моей все уменьшающейся отваги.

* * *

Ливень прошел, небо очистилось, только там, на западе, все те же угольно-черные тучи, даже синеватые, объемные, а в недрах слабо поблескивают зарницы. Я вывел Рогача из-под веток, волк и ворон уже высохли, деревья расступились, далеко-далеко на покатой горе темнеет огромный замок. Тяжелые тучи над ним проседают под неимоверной тяжестью, в недрах уже не зарницы, а непрерывные молнии, иные прорывают ткань туч и свирепо бьют в землю.

Отдохнувший за время ливня Рогач пошел галопом, я всматривался изо всех сил, различил наконец, что молнии бьют вокруг замка, но ни одна не попадет в высокие башни, хотя те сами напрашиваются под удар.

Волк тоже заметил, проворчал на скаку:

— Не нравится мне это…

— А вот я ликую, — ответил я саркастически.

— Правда? — удивился он.

Я не ответил, издевается, чувство юмора у него повыше, чем даже у мудрого ворона. Копыта стучат звонко, будто подковы, что значит, единорог, не какой-нибудь простой боевой конь, тем более — лошадь, ветер в лицо, затем я ощутил, что ветер вроде бы сильнее, резче, хотя мы вовсе не мчимся, как ракетные снаряды. Плечи сами по себе передернулись зябко, будто на морозе, я вслушался и ощутил, что похолодало на самом деле.

Ворон держался впереди, а когда мы его догнали, прокричал сверху:

— Мой лорд, не переждать ли встречный ветер?.. Больно холодный!

Я помотал головой:

— Вряд ли стихнет. Впереди — замок Черного Властелина.

А волк рыкнул:

— Взгляни на тучу, пернатое!

Ворон каркнул:

— И что?

— Она не уйдет.

* * *

Продолжая укрываться за деревьями, мы приближались к замку, я уже видел, что высокий холм явно насыпан вручную, замок сложен из таких огромных глыб серого гранита, что просто не понимаю, как и встащили на холм и откуда привезли. Сам замок возвышается победно над необъятной равниной, где ни единого холмика, возвышается над всем миром. От нашего укрытия и до стены, окружавшей замок, все вырублено, выжжено, вытоптано, мышь не подберется незамеченной.

Замок на вершине холма, три стены вокруг, все три толстые, высокие, с укрытиями для стрелков, высокими каменными башнями по углам и даже по длине стен. Из-за того, что стены опоясывают холм, каждая выше предыдущей, что очень удобно для защитников: если на первую сумеет враг взобраться, его можно обстреливать с двух внутренних, а если заберутся на вторую, то подключатся лучники на крыше и башенках замка.

Захлопали крылья, ворон опустился на пенек, почистил клюв, придирчиво осмотрел лапы, переступая с одной на другую.