Трещины
Шрифт:
Между тем, вот и моё любимое заведение – затерявшаяся между двух бутиков скромная кофейня, совмещенная с кондитерской. Легко пройти мимо, даже если целенаправлённо искать именно её – вывеска до того маленькая и незаметная, в сравнении с гаргантюанскими сооружениями соседей. Внутри крохотные диванчики, заваленные расшитыми подушками; множество шкафчиков, полных всяческих потрёпанных книг, принесённых сюда из домашних библиотек, что когда-то давно считались семейным достоянием каждого уважающего себя интеллигента. С кухни доносятся дразнящие ароматы кофе и свежей выпечки. И, как назло, здесь полно людей: кто-то забежал укрыться от непогоды, кто – посидеть в шумной компании, поделиться новостями за чашечкой-другой, некоторые, как я слышу – за пару месяцев обсуждают
Я не Хемингуэй, тот любил поработать в шумных кафе, будучи вовлечённым во всю житейскую суматоху. А для меня выпить кофе – особенный ритуал, который желательно проводить вдали от обезумевшей толпы. Эти ужасные, шумные скопления людей заставляют чувствовать себя совершенно неуютно, затравленно, всё вокруг становится каким-то чужим и ощущаешь себя непередаваемо одиноким и никому не нужным. Хуже только Интернет, с его лживыми обещаниями объединить людей, разлучённых расстоянием, сделать их ближе, предоставить возможность поделиться важным, сокровенным, значимыми моментами жизни.
Вокруг всё чужое, головы этих людей забиты своими, никому не интересными мыслями, и всё равно чужим на этом «празднике жизни» остаёшься ты.
С грехом пополам я отыскал свободное местечко в закутке между огромными часами с кукушкой, явно оторванными на какой-то барахолке, и барной стойкой, по пути отловил молодую, растерянную официантку и попросил принести один кофе, без десертов, пирожных и прочих излишеств – только побольше корицы и сахара. Сбросил промокшую куртку, и присел за столик, рассчитанный на таких же одиноких посетителей.
Как обычно, оставленный наедине со своими мыслями, я предался воспоминаниям, пожалуй, единственной ценности, что осталась мне в утешение. Последнее время редким гостем в этих грёзах были события из беззаботного, голоштанного детства или юности, полной поисков себя и безнадёжных романтических переживаний. Раз за разом я вспоминал тот день, когда я стал Жнецом, переживал, словно наяву, смаковал его точно приторный и вместе с тем смертельно ядовитый сок дикого растения.
Всем известен древний, как бивень мамонта, способ научить плавать даже самого отъявленного бездаря, готового идти ко дну там, где вода едва доходит до щиколоток.
Трудно сказать, чем мотивировались наверху, посылая меня в такое пекло в первый же рабочий день – не давая времени на раздумья и рефлексию, окунуть в омут с головой или отпугнуть к чёртовой матери от такого бремени.
После заполнения чудовищного вороха бумаг, изучения должностных инструкций, подписей в журналах с техникой безопасности, я ожидал, что меня ещё и проверят на психическое здоровье. На моё удивление, кадровик ответил, что нормальным людям здесь делать нечего. Пока древний матричный принтер с утробным рыком печатал страницы моего трудового договора, что-то внутри меня тряслось и предостерегало, что обратного пути не будет, это – на всю мою оставшуюся жизнь, а я сидел и безучастно наблюдал, как заполняют все необходимые формы и мрачный завхоз достаёт для меня пару перчаток с инвентарным номером, закреплённым в личном деле. Двадцать минут спустя я отправился на свой первый заказ.
В автобус без отличительных знаков тогда набилось человек пятнадцать – толпа настолько разношёрстная, что я в жизни бы не угадал в этих людях своих коллег. Немолодая женщина, сосредоточившаяся на вязании. Рабочий в спецовке, бережно сжимающий сумку с инструментами. Двое молодых парней, одетых с иголочки: безупречно выглаженные костюмы; туфли, сияющие, точно медный пятак; на запястьях у каждого красуются часы стоимостью с самолётный фюзеляж.
Рядом с ними дремал, уронив голову на мешковатый рюкзачок, парень в замызганном спортивном костюме полинялого цвета с гордой надписью «Naik»
Напротив сидела девочка с разноцветными локонами, одетая в подранные джинсы до колена, открывающие татуированные щиколотки, и светлую толстовку с нарисованными ярко накрашенными губами и надписью «Beware of bite». Девочка перебирала песни в айподе и что-то тихо бормотала себе под нос. Пересёкшись взглядами, я увидел, что у неё разного цвета глаза; один веял холодом ледяного океана, другой – сиял янтарным огнём.
Немного помявшись, я занял одно из свободных мест рядом с благообразным старичком, читающим книгу. Больше всего он походил на уважаемого профессора времён развитого социализма – очки в роговой оправе, ухоженная борода цвета гашёной извести, видавший лучшие времена плащ-макинтош. В руках, разумеется, Достоевский, «Братья Карамазовы». Старичок этот, в отличие от остальной публики, внушал действительные опаску и уважение и в полном праве претендовал на должность жнеца.
Надо сказать, посреди такого скопления незнакомых людей (с которыми мне предстояло отправиться на работу… и убивать других людей) я чувствовал себя в высшей степени неуютно, да что там! – я был в состоянии, близком к паническому. Потому я решил заговорить с кем-нибудь из окружающих, разрядить эту напряжённую обстановку и получить хоть какой-то экскурс в предстоящее дело. Докапываться до человека в наушниках я считал неприемлемым, равно как и будить того, кто в неудобной позе пытается компенсировать явный недосып. Тут мне пришла в голову остроумная идея; я принялся искать в интернете цитаты из Достоевского, чтобы хоть немного «растопить лед». Ну-ка, посмотрим… «В самом деле, выражаются иногда про «зверскую» жестокость человека, но это страшно несправедливо и обидно для зверей: зверь никогда не может быть так жесток как человек, так артистически, так художественно жесток» – занятно, но не подходит к сложившейся обстановке. « – Я думаю, что если дьявол не существует и, стало быть, создал его человек, то создал он его по своему образу и подобию. – В таком случае, ровно как и Бога» Мда, оброни эту фразу невзначай – и сразу примут за умалишённого. Не найдя предлога получше, я обратился с вопросом к двум респектабельным парням:
– Ребята, а когда, собственно, поедем уже?
Те даже не обратили внимания, зато откликнулся старичок и, поправляя очки, ехидно произнёс:
– Смерти, молодой человек, спешить некуда. Она не несётся, спотыкаясь и одёргивая полы балахона, наперегонки тщательно распланированному графику. Смерть, если можно так выразиться, всегда вовремя. Это биологический, природный механизм изумительной точности, не чета тем вычурным поделкам, что выставляют напоказ эти франты, – кивнул он в сторону парней в костюмах. Посчитав свой ответ исчерпывающим, он снова уткнулся в книгу, всем своим видом демонстрируя полную отрешённость.
Адской какофонией пробудились сотовые телефоны. Модные попсовые мелодии, звуки старых механических будильников, избитые приколы вроде «Барин, почта пожаловала!» и «Я смс-ка, я пришла», звуки живой природы и просто отчаянное вибрирование слились в инфернальный хор, разом оживив попутчиков. Я осторожно тронул за плечо девушку с разноцветными локонами:
– Прошу прощения, у меня…
– Нет имени в сообщении? – язвительно улыбаясь, проворковала она, – милый мой друг, ни у кого в этом автобусе, ни в одной из полутора десятков смс не указан конкретный человек, в этом-то вся и соль. Я понимаю, ты новенький, и отчаянно жаждешь влиться в новый коллектив, хочется разрядить обстановку и пообщаться с такими интересными людьми, вот только ты выбрал неподходящий момент. Знаешь, жнецы не так уж часто работают в команде. Исключительно по очень крупным… заказам. Смекаешь? Что там будет сегодня – взрыв газопровода, полоумный с пистолетом или рухнувший самолет – жертв будет выше крыши. Только успевай бегать туда-сюда, поскальзываясь в крови, слушая крики раненых и заглядывая в глаза умирающим детям или их родителям, которые по невероятной удаче остались живы. Жнецы собираются вместе только на случай ужасной мясорубки, через которую нас пропустят наравне с теми, кому суждено сегодня умереть. Так что извини, корпоративный дух у нас хромает.