Трещины
Шрифт:
– Тогда лезь к этой глупости в кровать и не думай о работе! – она уселась на кровати, закутавшись в одеяло, – Это не та профессия, где в цене трудоголики. Эта работа убивает тебя, медленно вытравливает из тебя всё светлое, высасывает тебя, точно прицепившаяся пиявка, не знающая меры.
– Саша, я уже успел поработать в разных местах. Поверь мне, многие из них были намного хуже, и они пили меня досуха, оставив в конце концов безжизненную оболочку. Знаешь, почему я иногда курю? Не из-за какого-то надуманного тонкого аромата табака, не из-за пресловутого чувства расслабления и успокоения нервов. Самое лучшее, что есть в курении – когда ты, выбросив
Поэтому я пришёл сюда. Сегодня ночью я впервые за долгое время почувствовал себя невероятно живым.
– Ты сказочник, – печально улыбнулась арлекин, – ты красиво говоришь и заворачиваешь каждое слово в яркую обёртку. Просто следи, чтобы это не стало для тебя лёгким источником острых ощущений. Человек привыкает даже к самому жуткому, оно становится обыденностью, рутиной, и он несётся по наклонной в поисках новых ощущений.
Иди, если это так важно для тебя. Только возвращайся быстрее.
Оглядываясь назад…
Знаете, ни один из здравомыслящих людей не назвал бы нас не то что идеальной, а просто хорошей парой. Временами казалось, что у нас совсем мало общего, мы редко показывались на людях вместе, а из-за негласно введённого запрета говорить о работе, складывалось впечатление, будто мы и вовсе не общаемся. И вместе с тем мы были друг для друга самым родным и добрым человеком, последним оплотом и твёрдым плечом в этом безумном мире.
Никто из нас ни разу не произнёс «Я люблю тебя» или ещё каким-то образом выказал свои чувства и привязанности. И, тем не менее, в той, кому я варил лишнюю кружку кофе по утрам, я нашёл свой кусочек света, который освещал мою дорогу и который стоил того, чтобы встречать новый день. Всю глубину и искренность переживаний Саши я понял, когда увидел на её ключицах, на самом уязвимом и чувствительном месте, новую татуировку – выложенного из кофейных зёрен волка.
Время шло к зиме, и в этом году она выдалась какой-то совершенно отвратительной, с промозглым гадким ветром и полным отсутствием снега. За окнами до самого горизонта раскинулся пейзаж, в высшей степени нагнетающий уныние и депрессию: голые деревья, скривившиеся от холода, жалобно скрипели от завываний вьюги, везде, куда ни упадет взгляд, были лишь бесконечные лужи с брустверами грязи и слякоти а сверху над этим растянулась угрюмая серая хмарь. Мало того – ещё и прибавилось работы.
Саша стала чаще хандрить, по возвращении с работы стала плашмя падать в кровать и беспробудно спать едва ли не до следующей смены. Она всё меньше занималась любимыми делами, как рисование или фотография, а чаще сидела у окна, что-то там выглядывая.
Я пытался её разговорить, как-нибудь приподнять настроение, но с каждым днём она все больше замыкалась. Была идея увезти её куда-нибудь подальше, туда, где солнце, где нет этой выматывающей работы, развеяться, переждать эту полосу безысходности. А Саша отнекивалась и говорила, что от нашей работы невозможно убежать. От смерти не убежишь, даже если ты с ней на короткой ноге.
В один день она не вернулась. Просто не вернулась домой. Не видели её на работе, не слышали ничего знакомые и друзья. Все вещи остались на своих местах, а вот Саши больше не было. Можно бы описать, что я пережил, как мотался по всем больницам и поликлиникам, как перетрясал все заказы и орал на диспетчеров; рассказать, как долго и беспробудно я пил, пытался забыться в работе, с жадностью хватаясь за любой доступный контракт. Пропал мой кусочек света, погас и оставил меня одного в мрачной и промозглой темноте.
Последний глоток кофе, тот, что обычно хранит весь неразмешанный сахар, остатки сиропа и молочной пены, показался мне отвратительно горьким, точно вместо добротной колумбийской арабики мне подсунули какую-то невообразимую погань вроде той, чем потчуют в привокзальных кафешках. И толпа народу вокруг стала невыносимо громкой, а вполне себе приятная музыка начала резать слух. Ну а на воркующие за отдельными столиками парочки и вовсе было тошно посмотреть. В груди точно заворочался крупный, ощетинившийся дикобраз, и настроение разом стало настолько гадким, что захотелось позвонить в офис и наорать на операторов, неспособных найти мне новый заказ.
Бросив деньги на стойку, я направился к выходу, лавируя между столиками и снующими туда-сюда официантами. Хлопнув дверьми, я достал из кармана измятую пачку сигарет, самых дешёвых и омерзительных на вкус, подобные тем, что смолят завзятые пропойцы и завсегдатаи пивнушек. Такой гадкий, противный табак станет курить не каждый дворник или привычный к самосаду сиделец. Мне всегда хватало затяжки-другой, а за ними следовала отчаянная ругань, перемежаемая плевками и кашлем. Зажав сигарету в уголке рта, я пару раз чиркнул спичкой и попытался прикурить, но порыв ветра задул огонь. Ни вторая, ни третья попытки также результатов не принесли.
Вздохнув, я разломал сигарету и бросил в тоскующую под дождём проржавевшую урну. За ней же отправились и пустой спичечный коробок, а мгновением позже – и вся пачка с предостерегающей надписью «Курение убивает».
Телефон всё молчал: ни тебе новых заказов, ни очередных сводок из соцсетей. Пару минут я так и простоял, гипнотизируя экран, словно это могло как-то помочь. Отчаявшись, я по памяти набрал рабочий номер и нажал кнопку вызова. После долгого ожидания под заунывную мелодию, кажется, единой для всех организаций, горячих линий и абонентских отделов, на другом конце «провода» все-таки отозвались:
– Дежурный диспетчер Татьяна, слушаю вас.
– Привет, Тань. Я сейчас неподалёку от центра. Проверь документы, для меня точно нет ни одного заказа?
– Хотела отписать тебе, несколько имён отдали новичкам, там мелочь. Пара естественных смертей, одна пьяная драка, ещё с больниц собрать… Тебя могу отпустить на остаток вечера.
– Не хочу домой. Найди мне что-нибудь. Любой случай, хоть за чертой города, пусть даже совершенно дрянное дело. Очень нужно.
– Минутку… Есть один, но на другом конце города. Через четыре минуты надо быть там. В заявке стоит несчастный случай. Возьмёшь?
– Возьму, конечно! Ты просто золото. Какой адрес?
– Улица Рокоссовского, 30А, квартира 4. Ермолаев Виктор. Ориентировочное время – шесть часов, двадцать семь минут. До связи. Я пока попробую подыскать для тебя ещё что-нибудь.
Возможно, Волгоград не был самым большим городом на земле, но вдоль реки (угадайте, какой) он был растянут порядочно, примерно на две Москвы длиной. Чтобы добраться до человека, душу которого необходимо забрать на другом конце города и уложиться при этом три минуты, понадобится настоящее чудо… Ну, или служебная «логистическая» сеть, пользоваться которой я не любил до чёртиков.