Треск и блеск
Шрифт:
Во всяком случае, с сорока рублями бывший идеалист мириться не мог и пошел творить еще дальше. Он открыл способ, как делать клей из силикатного кирпича, разработал более экономичный вариант перекрытий, суть которого сводилась к тому, что балка должна быть несколько короче пролета, наконец, предложил, чтоб Волга впадала в Каспийское море.
За последние три работы ему не начислили ни копейки.
— Так тебе и надо, ишаку, — сказала жена, зеркально отражавшая чувства супруга.
К этому времени Вадим Семенович и сам осознал, что стараться для общества — артель
Теперь он был не прочь переговорить со смуглым гражданином, но тот куда-то запропастился — видно, мотался по своим скупочным делам в других частях бела света.
Оставалось положиться на собственные силы — переключить весь умственный потенциал со сферы «артель напрасный труд» на сферу «что я от этого буду иметь».
Вадим Семенович стал искать перспективное предприятие и вскоре обнаружил его возле магазина «1000 мелочей». Здесь, на асфальтовом плацу, шумел-гудел, бурлил толчок — меняли коттеджи, квартиры, гаражи, дачи, третий этаж на большую кухню, большую кухню на отдельный ход, а отдельный ход — на несовмещенный узел.
Через три дня, приспособившись, Вадим Семенович разыграл удивительной красоты обменный этюд на шесть ходов. В результате комбинации, которая все равно останется недоступной нашему пониманию, он обменял кому-то довоенный чулан на особняк в переулке и сверх того высвободил себе для вольной продажи чудную однокомнатную квартирку.
Казалось, вот где залегла золотая жила! Но не прошло и недели, как одного воротилу с обменного толчка пригласили в ОБХСС, и, чтя Уголовный кодекс, Вадим Семенович предусмотрительно покинул доходный плац магазина «1000 мелочей».
«А теперь что?» — трудно мыслил он, возвращаясь домой. Складывалось поганое положение…
На углу Второй Поперечной и улицы Железнодорожников он нагнал худого, дистрофического склада субъекта и радостно воскликнул:
— А, Асмодей Вельзевулович! Наконец-то.
— Что та-акое? — спросил субъект, будто первый раз в жизни видел Вадима Семеновича.
— Я, пожалуй, согласен.
А. В. Мефистофель пожал плечами и, вздохнув, повел собеседника к ближайшей бульварной скамейке. Там он, добыв большую колбу, прикоснулся к Вадиму Семеновичу.
— Глядите!
В колбе было черным-черно. На короткий период, равный периоду распада частицы мью-мезон, вспыхнула какая-то фитюлька, какая-то бледная зеленая амеба махнула хвостиком и погасла.
— Ноль целых, две десятых по шкале Иезикииля, — объявил Асмодей Вельзевулович. — Я покупаю душу. А вы что мне предлагаете?
И, отряхнув заношенный сюртук, он удалился, стуча копытами.
БАЛОВЕНЬ СУДЬБЫ
Мы стояли в коридоре, у стеклянного торца, вели мужской разговор о том о сем и ни о чем. Это называется перекур.
— Одну минутку, — плотоядно улыбаясь, сказал Персидский из отдела «Монтаж и конструкции». — Про то, как муле уезжал в командировку!
Сизая тоска зажглась в глазах всего нашего небольшого
Казалось, что пять минут драгоценного трепа безвозвратно утеряны. Но тут пружинящим шагом приблизился Вацлав Хоменко и сказал:
«— Дружище Персидский, оставим в покое мужа, жену, знакомого и, видимо, неполированный шкаф. У меня есть более радостные вести. Нашему КБ выделяют квартиру!
У стеклянного торца стало тихо-тихо.
— И кто ее получит?
— Думаю, что я, — со скромной уверенностью ответил Хоменко. — Три комнаты, лоджия, восьмой этаж и вид на реку. — Старики, это прелесть!
Он помахал нам рукой, как иностранный посол с самолетного трапа, и побежал в приемную начальника КБ.
А мы стояли и грустно глядели вслед этому баловню судьбы, этому счастливчику, этому пусть даже нахалу! Только за один год он выпросил премию в министерстве, добыл путевку в крымский Сеченовский институт (два месяца голубой санаторной жизни) и провел телефон…
Дверь приемной отворилась, и из нее выскочил молодой конструктор Костя Дрыга. Третий день он сиял, как может сиять лишь отец новорожденной двойни, но теперь положительно испускал какие-то знойные волны.
Из его радостного, но довольно невнятного лепета мы поняли: кажется, ему выдадут ордер!
— А Вацлаву? — хором воскликнули мы.
— Вацлаву тоже. Мы с ним будем сосуществовать. В одной квартире!
Ведущий конструктор Василинский попросил, чтоб его ущипнули.
Мы вернулись к чертежным комбайнам в состоянии легкого транса. Что-то подобное испытывает человек, у которого перед самым носом жена захлопнула детективный роман, чтобы послать в гастроном за сметаной. Что же будет дальше?
Ждать пришлось недолго.
В тот же день Костя заскочил в КБ бледный, как известковый раствор:
— Дело плохо, — прошептал он.
— Ну, не томи!
— Вацлав принес справку. У него шизофрения. С 1962 года…
Мы подавленно молчали.
— В общем, того, — продолжал Дрыга, буравя пальцем левый висок. — Но, по-моему, чистейшая липа.
— Нет, — сказал Василинский. — Вы с ним никогда не работали, Костя. А я — да. У Вацлава Свиридовича всегда были странности. Ослабли фрикционные передачи… Вы заметили, как у него блестят глаза?
Действительно, глаза у него всегда блестели!
— Прошлым летом он запорол два чертежа, — вдруг вспомнил кто-то. — Кроме того, он пошел на именины к зам. директора, хотя его никто не звал!
— И он храпит во сне!
Воспользовавшись временно наступившим замешательством, Персидский предпринял очередную попытку.
— Из жизни сумасшедших, — начал он, поспешно глотая слова. — Один пациент приходит к доктору и просит выписать его из больницы. «А что у вас на веревочке?» — спрашивает доктор. «Это мой Тузик». «Нет, — говорит доктор, — это галоша. Вернитесь, милейший в пала…»