Треск штанов

Ланцов Михаил Алексеевич

— Орех и орех, — пожал плечами Платон Тихонович, — на вот, попробуй. — сказал он и, зачерпнув несколько штук протянул Семену Фомичу. — Шелуху только руками разломай.

Собеседник сделал что просили.

Попробовал.

— Да не кривись.

— Непривычный вкус.

— Оттого ходу мало ему. Но он очень сытный. Его в гарнизоны дальние шлют. А если подсушить да перетереть и подсолить — на масло становится похож. Таким его на корабли дают, в жестяные луженые банки закрывая. В Царицыне мастерская небольшая этим промышляет.

— Маис

подсушивать да молоть не пробовали? Коли зерно сказываешь. Может из него и хлеб можно печь?

— Да кто его знает? Может и можно. Да он весь в кашу идет. Вполне приличную, хоть по вкусу люду чуждую. Привыкать к ней надо.

— А что еще на юге дивного растят?

— Сарацинское зерно — рис. В заболоченных землях дельты Волги высаживают. Особливо из далекой Аютии людишек вывезли, умеющих сие делать. Они там какие-то канавки капают да вообще странное делают. Но тут лучше самому посмотреть. Еще просто с сорго у казаков по Яику. Хотя… — задумался Платон Тихонович, — знаешь, а ведь маис молят.

— И где?

— Не у нас на Волге. Знакомец ко мне с Дона приезжал по прошлому году. Сказывал, что по нижнему его течению тоже, как у нас тыкву, фасоль и маис сажают. И там мельницы ветряные на бровках ставят. Им туда через Иван-озеро особые жернова привезли. Бочку из чугуна литую, да шары к ней. Внутрь сыплют зерна маиса, кладут те шары, да крутят бочку. Может одну такую поставили, а может и много — не ведаю. А то и набрехал. Кто же его знает? За ним такое водилось уже — любил приукрасить. Ты бы сам туда съездил — глянул. А потом мне отписал. Самому зело любопытны.

— А сам чего не поедешь?

— Так когда мне? Ты вон — в разъездах. А я дела тут веду. Не отлучиться. Видел ветряки у города? На холмах.

— Видел. Такое не пропустишь.

— То мои. Я с Алексеем Петрович ряд заключил.

— С царевичем? — удивился Семен Фомич, перебив собеседника.

— Так, — кивнул собеседник. — Я то как из Смоленска уехал? Рискнул. Пришел к нему на прием. Да удачно… Ему как раз был нужен человек для дел таких. Вот и пристроился удачно.

— Зерно мелешь?

— Дерево пилю. С севера баркасы большие спускаются с деревом, заготовленным чин по чину по Каме и притокам ее. Просушенным по уму да в сплав не пускаемым. А я тут его пилю. Чай ветра бесплатные, — улыбнулся Платон Тихонович. — На брус и доски распускаю. Их загружаю на баркасы и дальше через Астрахань в Бендер-Энзели.

— Это куда?

— В Иран.

— Куда?

— К персам. Они свою державу так кличут.

— И хороший навар?

— А то! Я уже все вложенное в мельницы отбил. Еще и опилками торгую.

— Опилками? Кому они надобны то?

— То Алексей Петрович подсказал. И даже оснастку прислал. Я из опилок кирпичи такие давлю, вроде глиняных. После просушки их как дрова можно использовать. Обрезки же и часть опилок идет на топку в этом деле. Тоже на юг везут. Денег не так много, но тоже прибыток.

— Интересно…

— Очень интересно. Так что — занят я так,

что никуда не отъехать. Если поставки сорвешь, царевич голову оторвет. Вот — присматриваю за рабочими. А все ж хочет разобраться — как у них там. Больно меня эта мельница маисовая за душу взяла. Его ведь тут много растят. И говорят, что еще колхозов ставить будут столько же на будущий год.

— А что там по Дону вообще?

— Переселенцы от турка туда едут. И эллины, и болгары, и иные. И через них едут. Поговаривают, что царь-государь наш с ихним договорился. И османы откуда-то издалека нам охочих людей везут. Магометан. Светлых ликом. Но не турка и не арабы. Другие. И странные. Царевич их обзывает берберами, но мне говорили себя эти люди кличут иначе и по разному.

— И что же? Своим обычаем живут?

— Нет. Так их в разнобой по южным берегам селят. Стараются. В Крыму, по Дону аж до Воронежа, по нижнему Днепру до порогов. У нас то тут все больше переселенцы из Ливонии и Финляндии. А там эти. Наш люд тоже едет, но мало пока. Их промеж этих пришлых селят, чтобы язык учили. Да и оных мешают дай Боже.

— Не бунтуют?

— Так там полки стоят. Поди — по-бунтую. — усмехнулся Платон Тимофеевич. — Да и лихих казаков оттуда уже сковырнули. Шалить особливо то и не кому. Сказывают, что уже тысяч пятьсот люда всякого туда понаехало. Вот в дела их и вовлекают. От Царицына на запад сады разбивают. Вдоль дороги торговой. И по Дону всякое сажают. И в Крыму.

— А что там в Крыму сажать то? Там же воды нет.

— Чего-то, — пожал плечами Платон Тимофеевич. — То мне не ведомо. Самому любопытно. Да… Что еще? О! По Дону, кстати, как и у нас — по Волге леса сажают.

— Это еще зачем?

— Чтобы ветра землю не обдирали от снега зимой. А летом влага в земле держалась. Государь наш целую службу создал. С севера молодую поросль везут по реке на юг. И вон — высаживают вдоль реки, нарезая квадраты верста на версту[1]. Сосны на песках, дубы на кромках всяких, где солнца побольше, а лиственницы в остальных местах.

— Что-то я не заприметил.

— А ты приглядись. Саратов уже прошли. И дальше на юг идут по правому берегу Волги. Отступая на три таких квадрата от реки. Покамест. Но по слухам, до самого Дона поведут их потом. Да и от него тоже стали высаживать. Навстречу.

— Дело, судя по всему, доброе, но пользы с него немного. — покачал головой Семен Фомич. — На саженцах то далеко не уедешь.

— И то верно. Но это добре иметь в виду. Сажают их не просто так, а под посевы и колхозы новые. Так что торг едой всякой только усилится. Что тут, что там.

— Но то потом. Сильно потом. Когда эти посадки вырастут? А сейчас что из дельного еще примечал?

— Калмыки да башкиры коз ангорских разводить начали, да овес гишпанских. Еще у башкир, тех, что на восходе, какие-то дивные животные — альпаки. Все они с очень мягкой шерстью. Но той доброй шерсти мало. И ее всю царевич выкупает для своей ткацкой фабрики. Пока.