Третье открытие силы
Шрифт:
Посередине сарайчика на полу кольцом лежали кирпичи. Наклонившись, я разглядел, что это - кострище.
– Альберт Филимонович, давайте разведем костер, - предложил я, - а то у меня скоро все зубы в порошок сотрутся от мелкой дрожи...
– Нельзя, Миша, придется потерпеть. Совсем немного – уже почти шесть.
– Но почему нельзя?
– Мы должны соблюдать конспирацию и тщательно маскироваться. Рыбе не следует раньше времени знать, что мы здесь.
– Причем тут рыба, она же в воде? А мы - в сарае...
– Это - не сарай, это -
– Что???
– Прибежище рыболовов и стрелков.
И тут мне стало по-настоящему жутко. Я неожиданно осознал, что учитель свихнулся, и я, ни о чем не подозревая, стал первой - а первой ли?
– жертвой его странной мании... Я рванулся было к двери, но получил подсечку с ударом между лопаток, от которого все поплыло у меня перед глазами, и рухнул лицом прямо в мокрую пахнувшую мочой золу.
– Почему она мокрая?
– спросил я.
– Крыша прохудилась, нужно смотрителю сказать, - ответил Альберт Филимонович, помогая мне подняться.
– Какому смотрителю? Они что, писяют в костер, чтобы огонь погасить, когда уходят?
– У всякого прибежища всегда имеется смотритель... А писяет в костер только тот, кто боится подойти к озеру и зачерпнуть воды.
– А кто боится подойти к озеру и зачерпнуть воды?
– Стрелок. Он всегда смотрит в небо, он не понимает, что рыба - лучше...
– Лучше чего?
Альберт Филимонович не ответил, шурша чем-то у меня за спиной. Я повернулся и увидел, что он распаковал свой военный гермомешок и достает из него сухую одежду и обувь.
– А мне?
– спросил я, когда он переоделся.
– Кто же мог знать, что ты будешь таким мокрым?
– пробормотал он.
– Жмот паскудный, - подумал я, впервые в жизни по-настоящему на него обозлившись.
– А вот и нет, - сказал он, - просто все в этом мире имеет свой сакральный смысл.
Я промолчал, но от прилива гнева мне стало неожиданно жарко. Из головы вниз прошла горячая волна раздражения.
Он положил мокрые вещи на верхние нары и сказал:
– Еще двадцать восемь минут. Ляг, расслабься.
Неожиданно для самого себя я послушно улегся на нижние нары. Сверху капала вода. Касаясь моего лба, она мгновенно с шипением испарялась.
– Что за черт, - подумал я, - неужели у меня температура? Это же надо было так быстро простудиться. Хотя вода в озере - такая черная... Хорошо, хоть живой еще, а то с этим психом...
Немного полежав молча, я спросил:
– Но все-таки, Альберт Филимонович, почему бы нам не развести костер? Маленький... Ну совсем крохотный...
– Нельзя, Миша. Рыба - она существо чуткое и к тому же относится к водной стихии. Огонь может обидеть ее и отпугнуть. И тогда нам нечего будет ловить. А стрелком из нас двоих могу быть только я. Тебя ведь никто еще не научил стрелять из рыболовных снастей.
– Ну и хрен с ней, с рыбой. Мне не холодно уже, просто домой хочется.
– Поздно, Миша. Без рыбы нам обратной дороги нет.
– А с рыбой?
– А с рыбой - совсем другое
– А куда?
– Время... Вставай!
– А куда?!
– Как куда? Удочки забрасывать!
– Нет, я не о том, куда, если не назад?
– Потом... Сейчас - вот тебе удочка и - вперед...
Мы выбрались из сарайчика-прибежища. Снаружи было еще почти совсем темно и, наверное, промозгло, но я не замечал холода. Гнев мой прошел, оставив после себя ощущение приятного тепла в теле. Одежда на мне совсем высохла и местами даже немного дымилась.
Альберт Филимонович достал из-за голенища большой широкий нож со свирепыми зубьями на обухе и ушел в кусты. Минуты через две он вернулся, неся подмышкой двух длинных - сантиметров по сорок, не меньше - и очень толстых земляных червяков сизо-красного цвета.
– Разве они не спят?
– спросил я.
– Уже ведь почти зима.
Невиданные размеры червяков меня почему-то не удивили.
– Я взял их сонными, - ответил он.
– Видишь, вялые какие. Но жирные: за лето отъелись.
Мы размотали удочки. Обнаружив, что они - без крючков, я уже почти не удивился. Чего еще можно было от него ожидать?.. Альберт Филимонович показал мне, на каком расстоянии от грузила должен быть поплавок и сказал:
– Червячка привязывай осторожно - петелькой за самый хвостик, чтобы мягкие внутренности и скелет не повредить. Если сильно его травмировать, рыба не клюнет.
– Скелет?!
– А что? У тебя же скелет есть. Почему у него не может быть?
– Но ведь он - червяк?
– Ну, червяк, и что? Разве это повод презирать его или считать, что он чем-то хуже тебя? В конце концов, именно он является посредником между тобой и твоей рыбой.
– Моей рыбой?
– переспросил я, сразу же забыв о червяковом скелете.
Альберт Филимонович ничего не ответил и забросил свою удочку.
– Без четверти семь, - сообщил он после непродолжительного молчания.
– Забрасывай удочку, рыба уже шевелится во сне...
– Бред, - подумал я.
– Какая рыба в конце ноября? Она уже-вся давным-давно на ямах...
Мне снова стало холодно и неуютно, но, чтобы лишний раз не действовать ему на нервы - кто знает, какие еще фантазии могут возникнуть в его больном мозгу?
– я все же аккуратно - за самый хвостик - привязал своего червяка и забросил удочку.
– Теперь будем ждать, - сказал Альберт Филимонович.
– Чего ждать?
– не сдержался я.
– Заветного мгновения, когда рыба проснется и поднимется из неведомых глубин, чтобы клюнуть на нашу наживку.
– Каких в задницу глубин, здесь всего-то воды по горло...
– Это для тех, кто переходит вброд, - терпеливо объяснил он.
– Рыба - она вброд не ходит. Рыба имеет обыкновение плавать в неизмеримой толще кристально прозрачных антрацитово-черных вод... Если она, конечно, не летучая. Которая летучая – той время от времени свойственно бывает воспарять...