Третье поколение (сборник)
Шрифт:
Он вошел по колено. По пояс. По грудь. Идти дальше было боязно, и он повернул лицом к берегу. При виде толпы мелькнула мысль, что когда он выйдет, она убьет его. Никто не должен выделяться. Незаменимых нет. Широко распахнуты глаза Профессора, Маргариты и Гермов. И вся толпа — это глаза, недоверчивые, удивленные, враждебные, сомневающиеся. Новый толчок страха: в стороне от всех стояли музыканты и смотрели на него. Автоматы, инструменты, плащи из кислотоупорной ткани… Молчат, неподвижные. Взгляд Фауста метнулся по толпе, нашел те глаза, Ивонны, успокаивающий взмах ресницами в ответ на его немой вопрос. Он успокоился. Набрав в рот воздуха, нырнул, окунулся с головой в неведомый ему доселе мир. Тотчас в душе его взвился ужас, он закричал, и вода хлынула в разверстый рот. Она не была кислой, она была вкусной, вкуснее питьевой воды. Вынырнув, он повел шалыми
Из края в край прошел гул. Потом снова стало тихо.
Медленно ощупывая дно, он вышел из реки. Подошел Ивонна, коснулся пальцами лба, начертил у лица рукой крест.
А к реке уже шли люди. Сами. Молча. Точно завороженные. Раздевались, открывая свету язвы, рубцы, стигматы, покрывающие их немощные тела. Входили в воду.
— Мы увидимся еще, — сказал Фаусту Ивонна. — Теперь иди…
И он снова послушался старика. Развернулся, побрел медленно к своему жилью… Его существо было охвачено новыми, неведомыми ранее ощущениями, и он силился разобраться в них. На смену холоду, к которому он привык с детства, пришло ощущение жары и силы. В голове наступила особенная ясность, когда разом охватываешь множество вещей и видишь их не раздельно, а в связи. Но и это составляло лишь миллионную часть новых ощущений, остальное он не мог определить и назвать. Знал, например, что сзади идут Профессор с Маргаритой, чуть дальше — Гермы. И нет в них злобы, а из удивления рождаются новые чувства.
Несколько дней Фауст метался в лихорадке. Его то сжигал изнутри огонь, и тогда казалось, что его облили напалмом, и тело растворяется, растекается огненным месивом, то сковывал холод, и он осознавал себя кусочком стекла и боялся пошевелиться и вздохнуть поглубже, чтобы не рассыпаться на осколки. Бывало черно и страшно, бывало светло и радостно. Случалось, склонялись над ним лица Профессора, Маргариты, Гермины, Ивонны. Но они были расплывчаты. До его сознания доходил голос и обрывки разговоров, то о банде Юнца, то о правительстве, то вдруг грохотал Ивонна голосом Профессора: «Избави бог от надежды нас…» Потом он во сне вспомнил мать. Она бегала за ним по какому-то огромному, но пустому дому, и звала его, и плакала, а он прятался от нее и смеялся. Он сознавал эту женщину матерью, но сколько ни пытался, не мог увидеть ее лица. И тогда понимал: все это понарошку, все — игра. И слезы ее — тоже. Тем более, что эта женщина, возможно, я не была мамой: ведь у нее нет лица. И вдруг он увидел ее всю, и сердце его захлестнула теплая волна. Он напрягся, и сон кончился.
Фауст лежал с закрытыми глазами и старался не упустить видение, тающее вдали, как дым костра, уходящий в черное небо. Но образ уже исчез, истаял, осталась темная пустота. Он заплакал.
— Господи, — зашептал совсем рядом Профессор, — погляди, Маргарита — он плачет. Видишь — это слезы. Я думал, мы совсем разучились плакать.
— Живой, — отозвалась девушка, а на руку Фауста упала тяжелая теплая капля.
— Вы плачете… — снова зашептал Профессор. — Плачьте, прошу вас, плачьте. Такое дано только людям — плакать и смеяться. Плакать и смеяться — как это достойно людей! Теперь я знаю: вам нужно читать стихи. Я буду читать их вам каждый день. Многие я забыл, но вспомню… Поэзия очистит ваши души. И боязно даже представить, когда-нибудь всю землю заселят здоровые и красивые, как вы, люди, а не такие выродки, как я, — и Профессор растопырил шестипалую ладонь.
— Ну зачем так? — всхлипывая, произнесла Маргарита. — Вы не выродок. Вы лучше всех нас. Вы… я не знаю, кто вы…
— Довольно, довольно. Неси бульон, покормим его и — на площадь. Лучше не опаздывать.
— Что там, на площади? — еле слышно спросил Фауст.
— Правительство приезжает. Говорят, сам Глава будет выступать, а после будто бы станут одежду и продукты раздавать…
— Разве уже Новый год?
— Нет-нет, в честь приезда правительства. Ты лежи, набирайся сил.
Маргарита и Профессор ушли. Фауст полежал еще некоторое время, прислушиваясь к себе. Потом поднялся. Хватаясь руками за стены, преодолевая слабость, головокружение, двинулся к выходу. Выбравшись наружу, захлебнулся чистым воздухом и светом. Было настолько тепло, что от предметов вокруг поднималось марево. Небо истекало на землю голубизной и светом; оно было почти таким же голубым, как в день, когда он увидел впервые облако. А где-то еще выше чувствовалось солнце, огромное, горячее, словно живое. Из расселины в камне выглянуло несколько травинок,
Огромная воронка в центре площади была окружена машинами, транспортерами, танками. Возле них сновали и суетились люди в форме войск охраны внутреннего порядка. Часть из них растаскивали кабели от передвижной атомной силовой установки к усилителям и громкоговорителям, установленным в разных местах, другая проверяла систему ограждения, представляющую собой цепь столбиков с разрядниками на вершинах. На крыше бронированного прицепа полукружием располагались кресла для членов правительства, а перед ними, похожие на засохшие цветы, покачивались микрофоны. Возле них суетился разбитной человечек, выкрикивая: «Раз… раз… раз… Левый сектор, вторая группа — не слышно. Раз… раз…»
Из конца в конец площадь была забита народом, который с любопытством взирал на приготовления. Хотя в центре было сравнительно свободно, в одном или двух местах образовались стихийно водовороты, задние надавили на передних, и те, втиснутые в пространство между разрядниками, попадали. Солдаты войск охраны быстро растащили баграми тела, посбрасывали их в воронку, не удосуживаясь проверить, есть ли среди них живые. По ближним к трибуне рядам ходили с бумажками в руках. Один из них оказался рядом с Фаустом и сунул ему листок.
— Что это? — поинтересовался Фауст.
— Вопросы. Когда Глава Правительства спросит, есть ли у народа вопросы, ты бросишь бумажку вон в тот ящик. Понял? А потом Глава Правительства ответит на него.
«Сколько Вам, дорогой и любимый нами Отец наш, лет?» — значилось на листке.
— Можно, я брошу? — попросила Фауста стоявшая рядом женщина. — Прошу вас. Очень.
Он равнодушно отдал ей бумажку. Удивился, с какой благодарностью она взглянула на него. «Надо Профессора с Марго найти, они должны быть где-то неподалеку», — подумал Фауст, но в этот момент на крыше прицепа появился человек в дорогом костюме, шагнувший прямиком к микрофонам.
— Прошу тишины и внимания! — сказал оратор, и голос его, расслоившись, повторил слова со всех сторон. — Незабываемый день! Великий день, который навечно отпечатается в наших сердцах! Сегодня с вами, достопочтенные жители нашего города, будет разговаривать великий Отец, наш Глава Правительства и Государства. Сегодня вы сможете воочию лицезреть членов нашего кабинета и Мать Правительства. Сегодня вы сможете засвидетельствовать им свою любовь. Трудно говорить в такой день, трудно передать словами преданность, наполнявшую наши сердца, трепет, который объемлет наши души, объединяет их в одно целое — душу Города. Послушные дети, мы сегодня станем внимать их речам, каждое слово врезая в память сердца. Мы встречаемся с теми, кто долгие годы ведет мудрую внешнюю и внутреннюю политику, кто ежечасно заботится о нашем благополучии. Неоценим их вклад в дело демократизации и совершенствования нашего общества, мудростью проникнуты разработанные Правительством долгосрочные программы внешне и внутриполитического курса государства. Поприветствуем их!
Оратор стал щелкать ладонью по ладони, поднося их возможно ближе к микрофонам, а усилители разнесли хлопки по площади. Солдаты войск охраны тоже стали хлопать. Женщина, выпросившая у Фауста листок с вопросом, завизжала, забилась в конвульсиях и упала. Шум нарастал: одни аплодировали, другие выкрикивали здравицы в адрес Главы. Как-то исподволь в сумятицу звуков вплелся единый ритм. Повернув голову, Фауст нашел причину, его породившую: раздвигая толпу, к трибуне продвигался строем отряд Юнца. Построенные по росту бойцы отряда, в одинаковых хламидах, все с черными повязками на глазах, внушали уважение своей монолитной сплоченностью. Шагали в ногу, плечом к плечу, по трое в ряд, точно не замечая стоящих на их пути людей. Сам Юнец шел впереди, командуя: «Раз… раз… раз-два-три… Стой. Налево. Вольно!». В тот же момент на крышу прицепа стали выходить члены правительственного кабинета — пять стариков в вычурных одеждах, позвякивая медалями, значками, орденами. За ними появилась женщина, Мать Правительства — догадался Фауст и наконец сам Глава, в мундире, застегнутом наглухо, штанах с лампасами шириной в ладонь, грузный, одутловатый, насупленный. Глава мешковато придвинулся к микрофонам, прокашлялся в них, хмыкнул пару раз, сказал: «Нда…» Затем он надел очки, взял в руки пачку бумаги, брезгливо морщась, полистал.