Третье сердце
Шрифт:
Знаешь, что они сделают со мной потом? Я не хочу умирать. Я убью кого угодно, но вырвусь отсюда! Убью!
Тео промолчал.
– О чем ты думаешь? – спросила Мадо.
– О каске. Зря я оставил ее в машине.
16
Вершина храма тонула в ночной темноте. Эта церковь поражала воображение и при дневном свете, но сейчас она казалась и вовсе не делом рук человеческих, а частью дикой природы, результатом тектонических сдвигов в земной коре, лопнувшей под натиском кипящей магмы, выбившейся из темного сердца земли потоком лютой злобы, но остановленной Господом, Который всюду попирает зло, и превращенной
Им в Его дом. Утратив в темноте четкость очертаний, храм высился на холодном ветру грубой, уродливой, омерзительной и почти бесформенной глыбой, в глубинах которой, однако, и горел негасимый свет любви и жизни. И если жилые дома и даже дворцы мертвы без людей, мертвы и бессмысленны, то этот храм не нуждался в людях, чтобы обрести смысл,
– он сам и был смыслом, а люди нуждались в нем…
Становилось все холоднее.
Громыхая мерзлыми деревянными бортами, прибыли еще два автомобиля с подкреплением. Машины поставили так, чтобы свет фар падал на массивную дверь церкви. На площади разложили несколько костров, у которых грелись вооруженные люди.
Местный жандарм, Арман, угощал товарищей крепкой водкой. Некоторые наполнили ею фляжки – ведь неизвестно, сколько еще предстояло торчать на холоде.
Штурмовать храм было бессмысленно – его стены могли выдержать прямое попадание крупнокалиберного снаряда, да и дверь можно было пробить разве что из пушки. Во времена альбигойских войн засевшие в этом храме еретики выдержали многомесячную осаду крестоносцев, возглавляемых папским легатом аббатом Мило. Крестоносцы пытались при помощи тяжелых катапульт разрушить храм, но им это не удалось. В старину хорошо строили.
Преступник был вооружен и в любой миг мог пустить в ход оружие, как делал это уже не раз. Буквально несколько часов назад в деревушке близ Вьерзона он зарезал бродячего циркача – мужчину нашли в гостинице на полу в луже крови. Уже было известно, что он воевал в составе Русского легиона чести, входившего в Марокканскую дивизию, не раз демонстрировал храбрость в бою и был награжден четырьмя крестами – двумя французскими, с бронзовой пальмой и серебряной звездой, и двумя русскими. Как говорится, бывалый человек, не раз смотревший смерти в лицо. Да и отступать ему некуда. Неизвестно, что он задумал. Впрочем, выбора у него не было: войти и выйти из церкви можно было только через главную дверь. Но на всякий случай храм окружили цепью жандармов.
После недолгого совещания было решено послать в храм парламентера.
Идти вызвался Арман: “Все же он мне уже не чужой – моя тетушка угощала его коньяком”.
Он постучал – дверь приоткрылась.
Через минуту Арман вернулся и доложил начальству, что преступник требует привезти его каску, которая осталась в автомобиле.
За каской отправили грузовик с отрядом жандармов, они вернулись через час – Тео не смог объяснить, на какой дороге он оставил свой автомобиль, – и каску, тщательно осмотрев, через того же Армана передали в церковь.
– У него больше нет никаких просьб, – доложил Арман. – Похоже, он запирает дверь церковной скамьей. На дверях изнутри есть железные петли, в которые входит спинка скамьи. С ним девочка, кюре и служка
Жан-Жак.
– Что он говорит?
– Ничего не говорит. Он думает. Он так и сказал: мне надо подумать.
– Арман помялся. – Его казнят, господин комиссар?
– А как вы думаете? – Комиссар с мрачным наслаждением вдохнул свежий табачный дым. – Конечно, это решать суду, но думаю, что триста четырнадцатой статьи ему не избежать. А эта статья предусматривает только один способ наказания – гильотину.
17
Тео сдвинул скамейки, Мадо, завернутая в меховое пальто не по росту, легла на жесткое ложе и закрыла глаза. Она твердо решила пустить в ход нож-выкидушку, как только речь зайдет о ее свободе. Ей было все равно, кого убивать – кюре, косоглазого служку, жандармов или даже
Тео, – лишь бы вырваться из этой западни. Она надеялась на заварушку, которая наверняка случится, если жандармы попытаются штурмовать храм. И если случится заварушка, она не упустит своего шанса. Она не собиралась умирать заодно с кем бы то ни было. Даже заодно с Тео, который, похоже, совсем спятил. Ей было холодно, но она не жаловалась, чтобы не привлекать к себе внимания.
Тео проверил оружие. В револьвере Лебеля – полный барабан, шесть патронов, в браунинге, который он редко доставал и хранил в потайном кармане, – еще семь. Итого – тринадцать выстрелов.
Он предложил кюре глотнуть из фляжки, которую ему тайком передал
Арман, чтобы “спасти от холодной смерти святого отца и эту бедняжку”. Отец Андре – ему было лет пятьдесят – приложился к фляжке, закашлялся.
– Узнаю пойло Армана!..
– Оно горит, – сказал Тео. – Его можно заливать в бензобак.
Тео снял с себя кожаную куртку на меху и набросил на плечи служке.
– Сын мой, что же случилось? – спросил кюре. – Почему вы здесь?
Тео вздохнул.
– Еще несколько дней назад, святой отец, я думал, что я герой войны и добропорядочный человек. Но вот случилось… Случай открыл мне глаза, и я понял, что я преступник. Я совершил преступление двадцать один год назад, а узнал о нем только сейчас… Тогда, двадцать один год назад, я думал, что всего-навсего выполняю приказ. Я думал, что стреляю в мятежников, а вот сейчас выяснилось, что это были не мятежники, а женщины и дети. После этого моя жизнь перевернулась, господин кюре. Я был вынужден убить друга, а потом… и вот я здесь… мы едем в Лурд…
– Вот как…
– В газетах пишут, что брат Жером, который живет в Лурде, творит чудеса. Я хочу помочь Мадо: ей так хочется новую ногу…
– Ногу? Боже мой, о чем вы говорите?
– Брат Жером написал, что сделает ей новую ногу. Он творит чудеса, и она в это верит.
– Брат Жером… – Священник покачал головой. – Брат Жером жулик, и вчера его арестовала полиция. Вы не читали об этом в газетах? Брат
Жером – проходимец и мошенник, наживавшийся на чужих несчастьях.
– Арестован… – Тео наклонился к священнику. – Только не говорите об этом Мадо. Она несчастна, господин кюре, она больна и несчастна.