Третье сердце

Буйда Юрий Васильевич

– Я принесла твою шляпу.

– Я не могу выйти, Мадо. Мне надо побыть одному.

Мадо надела шляпу и двинулась по коридору, громко стуча костылями.

Остановилась у двери Тито. Постучала. Фокусник тотчас открыл дверь и посторонился, пропуская Мадо в комнату.

Света в комнате было мало – горела лишь маленькая лампа под абажуром в углу, на столике, заставленном бутылками и стаканами.

Мадо села на край кровати.

Фокусник опустился перед ней на корточки, положил руку на ее колено.

– Мадо, – сказал он вкрадчивым голосом. – Мадо, маленькая шлюха.

Мерзкая

шлюха. Маленькая дрянь. Грязная маленькая дрянь. Курочка заждалась своего петушка… Сучка. Ах ты сучка! Что это за шляпа на тебе, Боже милостивый?

Она сняла шляпу, бросила ее на пол и стала раздеваться.

Тито налил в стакан вина, выпил, налил еще.

– Иди сюда, урод, – глухо сказала Мадо.

Тито сбросил халат и двинулся к ней. Наклонился и попытался повалить

Мадо, но она увернулась, и Тито упал на кровать животом.

– Я не лошадь, урод, – прошипела Мадо. – Я наездница.

Он перевернулся на спину, она села сверху.

– Вот ты и дома, дружок, – пробормотала она, откидываясь назад. – А ну-ка!

Тито принялся мять ее маленькие груди, а Мадо подпрыгивала все выше, все быстрее и чаще. Глаза ее стали огромными, темными, страшными.

Тито уже хрипел. Мадо застонала. Она принялась изо всей силы бить

Тито кулаками в грудь, по лицу, он пытался увернуться, но она оказалась ловкой драчуньей, а когда он, протяжно застонав, попробовал оттолкнуть ее, Мадо с ножом в руке – Тито не успел заметить, откуда она его выхватила, – обрушилась на него, ударила, еще и еще – в шею, в плечо, еще раз в плечо. Он сбросил ее, свалился с кровати и пополз к двери, но и внизу, на полу, Мадо была ловчее мужчины. Она догнала его одним прыжком, навалилась с рычанием, ударила ножом в спину, еще раз, наконец ей удалось полоснуть его лезвием по горлу, и когда Тито судорожно задергался, она обхватила его руками и ногами, прижалась, вжалась, укусила и закричала в изнеможении, обрушившись наконец в темную бездну оргазма…

Когда Мадо очнулась, Тито был мертв. Мадо провела рукой по животу и груди – она была в крови с ног до головы. Сползла с Тито, добралась до столика и жадно выпила вина.

– Сдачи не надо, – прошептала она, с улыбкой глядя на Тито. – Сдачи не надо, урод.

Оделась и тихонько выскользнула из комнаты, посреди которой в луже крови лежал ничком мертвый мужчина.

На этот раз дверь в комнату Тео была открыта. Он лежал в постели и курил.

Мадо разделась и легла рядом с ним. От его огромного тела шел жар.

Девочка обняла его руку и пложила голову на плечо.

Тео молчал, перекатывая во рту языком овечий камень.

– Я не хотел его убивать, Мадо, – проговорил наконец он, выплюнув камешек в ладонь. – Не хотел я убивать этого петушка, ей-богу. Ну совсем не хотел. Да и зачем мне его убивать? Что с него толку-то?

Петух как петух… Не хотел я этого. Я просто хотел попробовать, вот и все. У этого парня здорово получалось, вот и мне захотелось. – Он помолчал. – Вот как оно бывает, Мадо. Хочешь добра, а творишь зло.

Потому что думаешь о зле, вот почему это происходит. Творишь добро, а думаешь о зле, значит, желаешь зла. Вот и получается кругом зло.

Оно внутри, Мадо…

– Ты не виноват,

Тео, – прошептала Мадо. – Ты же не хотел ему зла, правда?

– Выходит, хотел, иначе не убил бы.

– Но это же всего-навсего петух, Тео! Дурацкая птица!

Тео помолчал.

– Моя жизнь изменилась, Мадо, – наконец проговорил он. – И теперь я не знаю, кто я такой. То есть – кто я такой на самом деле. Несколько дней назад я сходил в кинематограф и увидел себя…

– В кино? Разве ты актер?

– Нет. Но в этом кино я убивал людей.

– Но это же кино, Тео. Сказка. Они ведь там все выдумывают.

– Там была не выдумка, – возразил Тео. – Там был тот же город, в котором все это произошло, та же лестница, те же люди. Среди них был и я. Я стоял наверху и стрелял в людей, которые бежали по лестнице.

Вот что я делал на самом деле.

– Но ты же сказал, что ты не актер… – Она запнулась. – О господи…

– Да, я был там. Я стрелял в детей и женщин, Мадо. Тогда, много лет назад, я их не видел, потому что был ослеплен нечистой страстью к женщине, а сейчас я все увидел, все разглядел. Видишь, Мадо, всегда надо смотреть в оба, всегда. Надо бодрствовать и смотреть в оба, чтобы не пропустить что-нибудь очень важное. Этого от нас и требует

Бог. Только и всего: смотреть в оба. Понимаешь?

– Нет, Тео. Это слишком сложно для меня. Ты говоришь, это было давно?

– Двадцать один год назад.

– Меня еще и на свете не было!

– Я никого не хотел убивать. Никого, Мадо. Я вовсе не прирожденный убийца. Я не хотел убивать Ивана Яковлевича, я был вынужден… Мне пришлось это сделать, потому что… потому что жена Сережи

Младшенького беременна…

Эти имена ничего не говорили девочке, Мадо ничего не понимала, но слушала внимательно.

– Настю я просто оттолкнул, – продолжал Тео. – Она ударила меня ножницами в плечо, и я ее просто оттолкнул. Понимаешь? Она стукнулась затылком о стену и все, умерла. Я не хотел ее смерти, ей просто не повезло, так получилось… А Шимми… Шимми была пьяна.

Она стояла на подоконнике и шаталась… она была пьяна… я протянул к ней руку, я даже не коснулся ее, я просто протянул руку, но она вдруг упала… – Тео застонал. – Я не убивал мясника – его убила

Крикри. Она хотела убить меня, она стреляла в меня, я защищался…

Она попала в своего дружка Поля, а я… это как на войне, как в бою… кто кого… – Зарычал. – Я не знаю, кто поджег дом мадам

Танги! Она была малоприятной женщиной, это правда, но такой смерти она, конечно, не заслужила… Но я не знаю, кто это сделал… И этот чертов петух… Я не хотел убивать этого петушка! Не хотел!

– Тео…

– Мадо, я этого не хотел!

– Тео, я тебе верю…

– Но почему же Бог не верит мне? – Тео почти кричал. – Почему Он идет за мной по пятам, заставляя убивать невинных? Почему все эти случайности валятся на мою голову одна за другой? Что же это за Бог такой, который вдруг проснулся во мне? Или это и не Бог вовсе, а зверь? Но я не зверь, Мадо, не зверь!.. – Он содрогнулся всем своим большим телом. – Или мне назначено пострадать? Но ради чего? И почему назначена такая цена? Неужели человеку недостаточно одного преступления?