Третье сердце
Шрифт:
Иванович был терпелив. Он ворошил костерок железными щипцами, подбрасывая в огонь новые и новые карточки. Пленительные плечи, роскошные груди, высокие бедра – все это великолепие женской плоти, запечатленное с умом и любовью, нехотя превращалось в пепел…
Хлопнула дверь.
Федор Иванович выглянул из лаборатории.
Забравшись с ногами в глубокое кресло, Мадо разглядывала птицу. Она смыла грязь с лица и теперь выглядела скорее девочкой, чем мальчиком.
– Это твой скворец? – спросила она.
– Скворец?
– Ну да,
– Почему ты сбежала из приюта?
– Я просто ушла. – Она пожала острыми плечами.
Тео поднял брови.
– Они там приставали ко мне. Оба, директор и его сынок. Мсье Морель и Клод, его сын. Лапали, говорили гадости… У директора не было жены, и он приставал даже к мальчишкам. А Клод… Клод погиб, и они сказали, что виновата я…
– Ну да.
– Клод называл меня шлюхой, а сам был слизняком. Мокрогубым слизняком. Они не только ко мне приставали, к другим девочкам тоже.
И мсье Морель был хорош…
– Ты про это уже говорила.
– А потом Клод упал в канал и утонул. – Она помолчала. – Я видела, как он тонул. Но я не могла ему помочь. – Она кивнула на костыли.
–
Они сказали, что это я его столкнула в воду. Больно мне надо его толкать. Он был психом, вот и все.
– Как ты потеряла ногу?
– Осенью мы помогали крестьянам убирать картофель, и я наступила на бомбу…
– Наверное, на мину.
– Ну на мину.
– И ты ушла…
– Они сказали, что это я столкнула Клода в канал, а он просто не умел плавать. Оставаться там не было никакого смысла.
– Смысл. – Тео покачал головой. – А какой же смысл в твоей этой жизни? Здесь, в Париже?
– А я и не собираюсь жить в Париже. Мне нужно в Лурд.
– В Лурд?
– Я тебе кое-что покажу. – Мадо сунула руку в мешок, лежавший возле кресла, и извлекла из него небольшой сверток. – В Лурде живет один человек… его зовут братом Жеромом… Говорят, он творит чудеса.
Про это знают все. Про него писали в газетах. Я читала в одной газете, что он превратил волка в собаку…
– Зачем? – удивился Тео.
– Не знаю. Но вот ты – ты же не умеешь превращать волков в собак? А он умеет. Он много чего умеет. – Она вытряхнула из свертка детский ботинок. – Я написала ему письмо… рассказала о своей ноге… И он мне ответил. Он написал, что я должна привезти ему свой ботинок, тот самый, который носила, когда нога была еще цела. И он по этому ботинку сделает мне новую ногу…
– Вот как… – Тео взял в руки ботинок. – Но он же на правую ногу, а у тебя нет левой!
– Левый не сохранился. Его разорвало бомбой.
– Миной.
– Миной. А этот я сберегла. Мне все равно: пусть он сделает мне еще одну правую ногу, лишь бы это была настоящая нога! Не протез, а нога. Кто разберет, какая у меня нога, когда я обута? Никто
– И для этого тебе и нужны сто франков?
– Брат Жером написал, что без ста франков он за это дело не возьмется. Это ведь не булки печь, это нога. Это чудо. Разве жалко за чудо ста франков? Если бы он сказал – тысячу, я собрала бы тысячу. Это же чудо, понимаешь? Булку испечь и то трудно, а тут нога… Я уже собрала восемь франков и десять сантимов. Я упрямая, я своего добьюсь. Мне бы только добраться до Лурда… Это же святое место, там было явление Богородицы…
Тео молчал, о чем-то раздумывая.
– Сколько тебе лет? – наконец спросил он.
– Скоро будет тринадцать. После Рождества.
– Лурд – это ведь далеко. Где-то на юге, на границе с Испанией, кажется.
– Я видела на почте карту. Это департамент Верхние Пиренеи.
– Далеко.
– Ничего, соберу деньги и поеду. Как-нибудь доберусь. Мне бы только добраться до брата Жерома. Но я доберусь, я упрямая. Буду есть один хлеб, но доберусь. Брат Жером творит чудеса, это все знают. Если он даже волка превратил в собаку, что ему нога? Да для него это раз плюнуть! Правая, левая – мне все равно, лишь бы настоящая.
Она завернула ботиночек в тряпку и спрятала в мешок.
– Хорошо, – сказал Федор Иванович. – Я отвезу тебя в Лурд. У меня есть машина. Поедем вместе. – Он посмотрел на часы. – У нас есть несколько часов, чтобы поспать.
– Ты отвезешь меня в Лурд?
– Тебе же нужно в Лурд? Мне тоже.
– Тебе-то зачем?
– Хочу познакомиться с братом Жеромом. Безотлагательно.
Они поднялись наверх, в квартиру Тео.
Девочка забралась под одеяло. Тео погасил свет.
– Не стесняйся, – сказала Мадо. – Не смотри, что я худая. Я целый год жила с одним мужчиной. Его звали Пабло, это испанское имя, он был испанцем. – Пауза. – Он умер. – Снова пауза. – Я знаю мужчин. Я знаю, что им нужно.
Что-то в ее голосе насторожило Тео. Он включил свет и увидел, что
Мадо улыбается. Он еще не видел ее улыбающейся. Улыбка придавала ее лицу чуть ли не зловещее выражение. Она закрыла глаза, откинула одеяло и развела ноги. Как ни странно, у нее было манкое тело.
Чистое, тонкое и манкое.
Тео погасил свет и положил костыли между собой и Мадо.
– Спокойной ночи, Мадо, – сказал он. – Нам рано вставать.
– Ты настоящий урод, – пробормотала она. – Настоящий…
12
Обычно малышка Лу приходила на улицу Коленкур очень рано. Было еще темно, когда она растапливала плиту на кухне, а потом принималась за уборку. Она наводила порядок внизу, в ателье, а уж потом принималась за уборку квартиры мсье Завалишина и логова мадам Танги.
Малышка Лу была полузабитой деревенской девчонкой, но она все подмечала. Она все видела и помалкивала. Она давно поняла, чем этот фотограф занимается по вечерам, но Лу умела держать язык за зубами.