Третье Тысячелетие
Шрифт:
— А сейчас эксперимент окончился, мой мальчик! — сказал он. — Ты должен освободить дорогу…
— А если я не соглашусь? — резко спросил я.
— Как-нибудь выйдем из положения. Не ты один играешь в эту игру.
— К сожалению, это не игра, — ответил я с горечью.
— Знаю! — сказал он. — Знаю лучше тебя. Пойдем-ка лучше побегаем…
— Бегай один! — бросил я и поднялся из-за стола.
Через два дня Ада сказала мне то, чего я давно ожидал. Было поздно, около часу ночи. Еще за минуту я почувствовал, что вот-вот она скажет это, — такой она была нежной, такой неспокойной.
— Навсегда? —
Она ответила не сразу.
— Ты должен думать, что навсегда. Так будет лучше… Но кто может знать, что в этом мире навсегда?
— Просто ты хочешь успокоить меня, — сказал я. — Оставить мне маленькую надежду.
— Не мучай меня! — Она заплакала. — Я отдала тебе все…
Я ушел на рассвете. Над сосновым лесом занималось утро, белки в упоении носились в темных кронах деревьев. Сильно пахло смолой и лесными цветами — Бессонов превзошел самого себя в это утро. Но я шел как слепой, как тяжелобольной. Действительно, я болел тоской. — Вернувшись к себе, я два дня никуда не показывался. На третий день ко мне пришел Сеймур.
— Тебя хочет видеть Толя.
— А я не хочу!
Сеймур долго молчал.
— Ладно! — решил он. — Не ходи к нему. Встреча может произойти совершенно случайно.
— Я же сказал, что не хочу! Зачем тебе это нужно? Еще одно представление?
— Нужно, чтобы он переступил порог! — взволнованно ответил Сеймур.
Его тон удивил меня. Похоже, он потерял свое знаменитое самообладание.
Мне только что исполнился двадцать один год, когда мы понесли вторую тяжелую утрату. На сей раз это был старший геолог «Аякса» Жан-Поль Мара, симпатичный, задумчивый и тихий человек. Он был из числа пяти холостяков звездолета. Несмотря на усилия всего врачебного синклита, он просто угас однажды на глазах у всех. Угас так же тихо, как и жил, не сказав ни слова на прощание. В последние недели он, казалось, утратил всякие связи с «Аяксом» и населявшими его людьми. Мара походил на пришельца из другого мира, случайно попавшего в чужую среду. Он не мог остаться в ней.
Его смерть потрясла всех. Если кончину Мауро большинство было склонно считать случайной, то сейчас все почувствовали, что болезнь может превратиться в опустошительную эпидемию. Никто уже не мог дать гарантии в том, что «Аякс» не придет к своей цели, как огромный космический гроб, усеянный трупами. Все могло случиться, но мы понимали, что самое невозможное — повернуть звездолет обратно к далекой Земле.
Бессонов был совсем подавлен.
— Может быть, в этой беде повинны мои проклятые проекции? — спросил он меня однажды. — Все равно что показывать попавшейся в мышеловку мыши кусочек сыра…
— Спроси Сеймура.
— Он слова не дает сказать.
Нет, дело было не в голографии. Я не мог себе представить «Аякс» пустым и голым. Не мог представить, что, выйдя из дому, увижу не небо, а гладкие белые своды звездолета. Нет, Бессонов не был виноват. Он, быть может, спасал нас от еще больших напастей…
«Аякс» все так же спокойно летел по бескрайнему космическому океану. Его умопомрачительная скорость не стала причиной каких-либо происшествий. За все время пути радарная установка семь раз подавала сигнал тревоги, и
С Толей Викторовым мы встретились в «Итальянском ресторане», как в шутку называли нашу столовую с южной кухней. Я уже сидел за столом, когда увидел его с синим подносом в руках, уставленным тарелками. Видно было, что его волчий аппетит вернулся к нему после всех передряг последних месяцев. Увидев меня, Толя заметно смутился, но приветливо улыбнулся и сел рядом.
— Ты немного похудел, — сказал он.
— Не один я. Циглер держит нас как в школе гладиаторов.
Циглер был нашим спортивным инструктором. Его шарообразная поблескивающая голова стала для нас настоящим пугалом.
— Меня он еще не поймал, — сказал Толя. — Но я сам начал тренировки.
— Чем занимаешься?
— Боксом, — усмехнулся он.
— Не представляю тебя в атаке, — сказал я. — Хочешь не хочешь, а придется тебе уходить в глухую защиту.
— Ошибаешься… Мой стиль — мгновенная контратака! — ответил он, подмигнув несколько глуповато.
— Как Ада? — поинтересовался я.
— Хорошо… Намного лучше, чем я ожидал.
Его добрые синие глаза смотрели на, меня в упор. Но я и ухом не повел. Неожиданно он спросил:
— Скажи, вы с Сеймуром специально подстроили эту отвратительную комбинацию?
— Почему ты спрашиваешь меня? Узнай у Сеймура.
— Этот кретин отвечает точно как ты.
— Значит, в твоих интересах знать столько…
Он нахмурился, но нашел в себе силы ответить мне шуткой:
— Не забывай, что я усиленно тренируюсь.
— И я тоже. Бегаю на длинные дистанции.
Целый день после этого разговора я чувствовал себя отвратительно. Такие отношения с людьми были совсем не в моем стиле. Насколько правильнее жили древние! В подобных случаях они набрасывались друг на друга с кулаками или с дубинами, а не вели лицемерно-остроумные разговоры.
На другой день в моей комнате мягко загудел видеотелефон. Я нажал кнопку и в тот же миг увидел на экране суровое лицо Хенка.
— Зайди ко мне! — коротко бросил он.
Когда я вошел к нему, он стоял лицом к огромному иллюминатору. Его массивная фигура показалась мне более ссутулившейся, чем обычно. Услышав мои шаги, Хенк оглянулся. Лицо его было озабоченным и каким-то отрешенным.
— Садись, — по-свойски сказал комендант, продолжая смотреть в иллюминатор.
«Неужели он еще не насмотрелся в эту пустоту?» — подумал я.
Хенк поманил меня к себе:
— Знаешь, что это за звезда?
— Которая именно?
— Вот эта, самая яркая. В левом углу.
— Не знаю, — смутившись, ответил я.
Как и все другие, за исключением астрономов, я редко заглядывал за крепкие стены «Аякса». Очень жутко не только знать, но и видеть, что ты нигде, в пустоте…
— Это Анкур, — сказал комендант. — Говорит тебе о чем-нибудь это название?… Быть может, самая интересная звезда нашего неба. Пятьсот шестьдесят лет назад она была сверхновой…