Третьего не дано
Шрифт:
– А стрелять в представителей пролетарского государства - условность?!
– Мы были уверены, что нас атакуют контрреволюционеры!
– Ловко, - усмехнулся Мишель.
– Расчет на простаков. А какова ваша платформа?
– Анархизм - бог, которому я поклоняюсь. Личная свобода дороже личного благосостояния.
– Ну и фокусник!
– воскликнул Мишель.
– Чужие мысли за свои выдаете. Цитатками жонглируете!
Анархист, словно споткнувшись обо что-то невидимое, остановился, заморгал мохнатыми, как у колдуна,
– Не прерывайте меня! Не стесняйте мою личность!
Не сковывайте мою душу!
– потребовал он.
– Я так хочу. Понимаете - я!
– Понимаю, - кивнул Мишель.
– Свобода для себя, рабство для других.
– Мальчишка!
– вспылил анархист.
– Мальчишка, бесстыдно извращающий анархизм!
– Кингстоны, папаша, - не выдержал Калугин.
– Кингстоны забыл закрыть!
– Бывший моряк-балтиец, он уснащал свою речь морскими словечками. Комиссар ВЧК перед тобой!
Анархист даже не обернулся в его сторону.
– Моя платформа. Предельно сжато.
– Послушаем, - Мишель подмигнул Калугину.
– Во всех социальных вопросах, - патетически начал анархист, - главный фактор - хотят ли того люди. Хочу ли того я. Скорость человеческих эволюции зависит от интеграла единичных воль...
Калугин многозначительно покрутил пальцем у своего виска.
– Выходит, социалистическая революция могла произойти и в эпоху средневековья?
– с иронией спросил Мишель.
– Что?
– вскинулся анархист.
– И при Людовике XI?
– невозмутимо продолжал Мишель.
– Достаточно было появиться кому-то, кто сплотил бы массы?
– Не ловите меня своей диалектикой, не поймаюсь, - проворчал анархист.
Несмотря на то что этот неряшливый, помятый человек не мог не раздражать и своей внешностью, и вздорностью, и совершенным неумением выслушать собеседника, было в нем нечто такое, что вызывало не злобу, а жалость, как к ребенку, который лишь из упрямства не хочет признавать ошибочными свои поступки и слова.
– Далее, - продолжал анархист.
– Государство отменяется. Правительство - ко всем чертям. Его заменит свободное соглашение и союзный договор. Вольные члены коммуны сами наладят экономическую жизнь, будут разумно пользоваться плодами своих трудов. Третейский суд сможет разрешать все противоречия и столкновения.
– Итак, долой диктатуру пролетариата?
– спросил Мишель.
– Но тот, кто против диктатуры, - контрреволюционер!
– Верно!
– загорелся Калугин.
– Так держать!
– Мы заклеймили капитализм!
– судорожно выкрикнул анархист.
– А вы снова загоняете пролетариат в казарму, именуемую государством. Клетка, будь она из золотых прутьев, не перестает быть клеткой!
– Заклеймили, - сказал Мишель.
– Только и всего.
А пролетариат собственными руками сбросил капиталистов со своей шеи! Вы читали Маркса?
– Не желаю!
– отрезал анархист.
– Ваш Маркс всего-навсего комментатор Прудона!
– Ты вот что...
– поднялся со своего места Калугин.
– Ты нашего Маркса не трожь... Акулам скормлю!
– Да он опять цитатку выхватил, - засмеялся Мишель.
– И опять у Кропоткина. Ой-ля-ля! У вас собственные мозги есть? И знаете что, господин анархист:
хвала и честь "комментатору", который идейно вооружил пролетариат. С его "комментариями" мы штурмовали Зимний!
– А мы будем штурмовать Кремль!
– заорал анархист, выходя из себя. Никаких правительств! Даешь безгосударственный строй! Позор диктатуре! Изгнать из всех душ дьявола властолюбия!
– Митинг закрываю, свистать всех наверх!
– раздельно и спокойно произнес Калугин.
– Ораторов слушать некому.
– Да пусть выговорится, - предложил Мишель.
– Читайте Бакунина, Кропоткина, - тяжело дыша, выпаливал анархист. Он никак не мог перейти от яростных беспорядочных восклицаний к спокойному разговору.
– Читайте и перечитывайте! Заучивайте наизусть!
И вы войдете в царство анархии, в царство свободы и счастья!
– Ох и перспективка!
– с издевкой сказал Мишель.
– Но почему вы атакуете государство? И не абстрактное, а совершенно конкретное государство победившего пролетариата. И его штаб, его мозг рабоче-крестьянское правительство?
– Азбучно!
– незамедлительно откликнулся анархист.
– Всякая власть неизбежно вырождается в произвол и деспотизм.
– Хоть кол на голове теши, - улыбнулся Мишель.
– А интересно, кто ваш любимый писатель?
Анархист вскинул бородку, удивленный неожиданным вопросом.
– Как ни парадоксально - Лев Толстой. Я мог бы обойти это молчанием, но искренность - превыше всего.
– Я почему-то так и думал, что Толстой, - сказал Мишель.
– Тем более что Толстой разделял веру в неразумность и вред власти. Вы тут забрасывали меня цитатами. Долг платежом красен - я тоже отвечу цитатой. Из Льва Толстого. Вот его слова: "Читал Кропоткина о коммунизме. Хорошо написано и хорошие побуждения, но поразительно слабо в том, что заставит эгоистов работать, а не пользоваться трудами других". Язвительно, но прямо в цель, не правда ли?
Анархист оторопело прислонился к стене.
– Кстати, вот вы лично, - продолжал Мишель, - за счет кого вы жили здесь, в вашем царстве анархии? Пролетариат голодает. А вы? Пролетариат борется. Бьется насмерть с белогвардейщиной. А вы?
– Мы прокляли капитализм...
– снова начал анархист.
– Благими намерениями вымощен ад. Вы хотите вонзить нож в спину пролетариата!
– Клевета!
– вскипел анархист.
– Вы тут рисовали свое общество, - спокойно продолжал Мишель.
– Но чем больше вы его расхваливали, тем меньше хочется в нем жить.