Третьего не дано?
Шрифт:
Главный упор сделал, припомнив все ту же книгу «Государь», на то, что правитель может не опасаться заговоров только в том случае, если пользуется благоволением народа, и, наоборот, ему надлежит быть настороже, если народ питает к нему вражду и ненависть.
Увы, но за время путешествия по Руси я понял, что бояре успели распространить немало вздорных слухов и о самом Годунове, и о царевиче Федоре, а потому нынешнее его положение весьма шаткое и, пока самозванец не будет окончательно изобличен, таковым и останется.
А далее в точности как в военном приказе — довелось мне как-то подменять писаря в десантном полку, поскольку хорошо владел компьютером, там-то я их и начитался: «В этой ситуации единственно верным решением для себя полагаю…»
Оставалось самое последнее. Как-то оно негоже оставлять царя без надежных лекарств, а к тем медикам, что у него имелись в количестве аж шести штук, я доверия не испытывал. Нет, на безрыбье и они сгодятся, но мне довелось слышать кое-какие их рассуждения, которые не просто безграмотные, но вообще черт знает что и сбоку бантик.
Понимаю, что сейчас Средневековье, но тем не менее рассуждать о глазе, что он видит, потому что из него исходят лучи, которые освещают предмет, да еще при этом с победоносным видом ссылаться на какого-то Галена [49] , которому даже по нынешним временам тыща лет в обед, мне кажется несколько устарелым.
Еще раз повторюсь: я по образованию философ, а не медик, но дело в том, что практически все великие средневековые мусульманские лекари были тоже философами, и я достаточно хорошо знал не только об их идеях, но и кое-что об их достижениях в медицине.
49
Гален (ок. 130 — ок. 200) — древнеримский врач. По его классическому труду «О частях человеческого тела» проходили обучение студенты медицинских факультетов всей Европы вплоть до XV–XVI вв.
Например, то, что великий Авиценна уже в одиннадцатом веке подробно писал о строении глаза — сетчатке, хрусталике, линзе и так далее, а в своем знаменитом «Каноне», который был обязан знать каждый студент-медик, он даже описал операцию по удалению катаракты.
Стоило же мне как-то еще в Твери заикнуться об этом гении, как сэр Арнольд сразу замахал на меня руками, чтоб я не лез не в свое дело. Понятно, что оно не мое, но неужели он сам не изучал его труды?
Ох, что-то мне не верится.
А если это и так, тогда зачем они вообще нужны со своими первобытными знаниями, когда моя Марья Петровна сработает куда как лучше? И пусть она при этом не знает ни одного латинского названия растений, даже крапиву величая жгучкой, но ведь важен результат.
Вот потому-то я и поднапряг ее перед отъездом, чтобы она приготовила питье для царя.
Поначалу она упиралась, поскольку Бориса Федоровича в глаза не видела, а на основании моих рассказов могла сделать лишь самые общие выводы типа «сердце барахлит», но потом я ее все-таки уболтал, и она состряпала какое-то успокаивающее снадобье.
Правда, при этом она заверила меня, что особой силы в нем нет и если что-то серьезное, то понадобятся совсем иные травы, а какие — опять-таки надо смотреть на страдальца, но для ободрения, то есть в качестве легкого стимулятора, если моторчик немного пошаливает, вполне годится.
Кстати, Годунов брать у меня фляжку с отваром поначалу вообще отказывался. И дело не в опасении, что я его отравлю. Эта победа, видишь ли, так благотворно на него подействовала, что он, считай, выздоровел.
Интересно, эйфория сродни впадению в первую стадию маразма? Глядя на царя, мне почему-то показалось, что да. Потом-то он все-таки принял у меня фляжку, но так на нее смотрел, что я сразу понял — не притронется.
Ну и ладно. Наше дело — предложить, а его…
Перед самым уходом от царевича мне показалось, что я себя чем-то выдал. Во всяком случае, он очень странно на меня посмотрел и тихо, глядя куда-то в сторону, произнес:
— Батюшка как-то обмолвился, что уж больно много изменщиков на Руси развелось. Что ни князь, что ни боярин — почитай, все волками глядят. Случись кака беда, вовсе опереться не на кого.
— Нынче-то его воеводы победили, — нарочито бодрым тоном заметил я.
— Победили, да не до конца. К тому ж все одно — не по душе боярам, что на троне Борис Федорович. — И после небольшой паузы вдруг жалобно спросил: — Ты-то хошь нас не бросишь, княж Феликс Константиныч, коль вовсе худо дела пойдут?
— Прежде чем до тебя добраться, придется убить меня, — твердо заверил я его. — На икону не крещусь — сам знаешь, что я не православный, но мое слово и без любой иконы крепче булата. Только вначале кое-что доделаю, а уж потом весь к твоим услугам. К твоим и… Ксении Борисовны, — добавил я и невольно посмотрел в сторону бывшей решетки, которой теперь давно не было видно — лишь пустой проем, наглухо заложенный кирпичами буквально через три дня после моего возвращения.
Странно. Вроде бы я особо не обращал внимание ни на нее, ни на любопытный глаз, но, впервые обнаружив, что решетки не стало, внезапно ощутил, будто мне чего-то не хватает.
И вдохновение во время рассказов куда-то исчезло, да и вообще — что-то не то, и все.
Даже удивительно.
Федор тоже посмотрел в сторону бывшей решетки и досадливо поморщился, а затем после некоторых колебаний все-таки спросил, пытливо уставившись на меня:
— А ты словно прощаешься ныне?
— Прощаются перед смертью, а у нас с тобой и твоей милой сестрицей еще лет пятьдесят впереди, а то и поболе, — вывернулся я.
— Так-то оно так, токмо… — неуверенно протянул царевич, но перечить не решился, наконец-то подавшись к выходу. Он вообще был весьма послушным мальчишкой.
Пожалуй, чересчур послушным.
Что-то мне удалось изменить в его характере и особенно в поведении за время пребывания в летнем лагере полка Стражи Верных, но стоило ему вернуться в Москву, окунуться в прежнюю жизнь — и все.
Еще бы. Он же для царя вроде любимой игрушки, с которой не расстаются ни на миг и берегут как зеницу ока — не дай бог сломается. А я ведь еще до отъезда в Углич говорил Борису Федоровичу, что так нельзя.
Даже индийских мудрецов ему процитировал, которые советуют до пяти лет обращаться с сыном, как с царем, с пяти до пятнадцати — как со слугой, а после пятнадцати — как с другом. И еще специально подчеркнул: «С другом».