Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством
Шрифт:
Антифашистские и антикоммунистические филиппики — часть этой общности и лишены смысла вне ее. Ты читал речь Бжезинского, где он легко и непринужденно переходит от Холокоста к Сербии и советует — «будьте как Черчилль»?
Идея Бжезинского ясна — это концепция упреждающего возмездия, когда все предупреждены о том, что с ними будет, если… Для этого нужно создать прецедент, когда все, кому придет в голову выяснять межэтнические отношения оружием, знали, что последует упреждающее возмездие. Но вернемся к более
Все рассуждения общего свойства, морали и неморали — я отклоняю. Внутри человеческого существования давно сидит нечто прологовое, себя реализуя. Когда люди заходят в тупик, где зреют возможности, еще не понятные их языку, а старые элиты дряхлеют, глупеют… Кризис элитарных структур развивается быстрей, чем те успевают оправиться под натиском популистских сил. И выскакивает гибридик! В рамках популистской эгалитарности формируется новая элита душегубов и распорядителей.
Вообще говоря, человеческий ум весьма расположен злодействовать. Благоприятен приходу фашизма к власти и упрямый монетаризм экономической политики. В условиях такой прострации, такого социального отчаяния, резкого выбрасывания массы людей из их ниш — идет напор идей единого вида реформ, то есть централизаторских идей. Даже Маркс с Лениным в этом смысле были несколько гибче Чубайса с Гайдаром.
— Но откуда в нашем банальном поле появиться нацизму? Фашизм Баркашова банален. То, что сделало возможным Гитлера, пришло из более глубинных пластов. А у тебя начинается с факторов на социальном и политическом языке, вдруг переходя в плоскость становления человека. Как бог из машины.
— Пока мы остаемся в пределах ХХ века, как он себя очертил, фашизм из него не вычеркнешь. Это один из способов человеческого бытия в нашем веке, и я не против, чтобы об этом прямо сказать. Я даже склонен это утверждать. Но есть еще и проблемное опережение фашистских решений в глобальном контексте. Здесь уже дело не в проблемном родстве видов фашизма, а в родстве, обнимающем все вообще значимые варианты решений XX века.
— Включая и Рузвельта? И Ганди?
— Конечно! Но включая и антагонизм этих способов. Таково условие в контекстный век. Не выйдет отстраниться — мол, фашизм есть чудище обло, озорно, стозевно. Не выйдет это, не работает. Когда нация отождествила себя с государством, государство приобретает фашизоидность. Страшная вещь — все понятия обрачиваемы такой стороной. Возьми хоть понятие суверенитета — можно и суверенитет сделать фашизоидным, хоть сам по себе он этого не содержит.
— Характерное свойство фашизоидной речи — ее безынтонационность. Где интонация заранее задана или наигрывается.
— Моноинтонационность. И все привыкают к единственности этой интонации.
— Но как пойти в этих рассуждениях дальше с термином «фашизм»? Возникает ощущение, что берешься воевать со всем
— Говоря о фашизме, не забывай, что это лишь один из проходных терминов раннего нацизма в Германии. Ходовым у социал-демократов был «коммуно-фашизм», у тех и других — «клерико-фашизм». В пику им коммунисты ввели «социал-фашизм». Превращаясь в бранную кличку, слово потеряло всякий смысл. Гитлер говорил, что он вообще не фашист.
Когда навязываемая мировым ходом проблема вламывается в твой дом, все должны выровняться по отношению к образу жизни. Как Фукуяма говорит — в чем конец истории? Восторжествовал западный способ потребления. Какое торжество может реализоваться в ширпотребе, в Макдоналдсе? Эту подмену еще Гегель предвидел.
Но что именно фашизирует? Эта подстегивающая сила желания уравняться с чужим обиходом при нехватке сроков времени, которые позволяли это прежде сделать органично. Вот это фашизирует.
— Сама «нехватка времени» навязана телевидением, подстегивающим навязанный выбор. Навязанность заводит ум в болезненные состояния, совесть отказывает, сталкиваясь с пародией на саму себя. С оборотнем, который ее имитирует. Человек плавится в проточеловеческом мейнстриме. Можешь называть это фашизмом. Но оно может быть под любым именем.
— Что-то фашизоидное здесь, несомненно, есть. А помнишь их референдум? Моление на кумира, на сильную руку, эти дикие призывы к Ельцину — прояви! Прояви! ДА, ДА, НЕТ, ДА! Типичное поведение фашизоидов.
Ты прав, жесткая контекстность — дело СМИ. В XIX веке кого-то всегда мучили, убивали — в Индии, в Африке — кому было дело? Но XX век возвращает человека к проблеме табуизации заново. К такого рода запрету, который бы был принципиально открыт, разрешая иные, совершенно необычные ходы мысли. В общем, давай поговорим о фашизме спокойно.
— Поговорить о фашизме спокойно — это значит спокойно поговорить о нашем фашистском будущем?
— «Спокойно» в весьма условном смысле, конечно. То есть признавая, что фашизм сущностен для нашего века. Стало быть, это вопрос, адресуемый каждым самому себе.
177. Рухнувший человек упрощает убийствами. Суверенный убийца и потешный победитель
— Есть вещь, о которой пора говорить. Это неоднозначное и ужасающее воздействие, которое оказала на поколения людей холодная война. Как человек жил, зная, что все на земле в любую минуту может быть сожжено, и жизнь прекратится? Тут два способа жить: бунтовать, вступив с миром в конфликт, либо запереться в равнодушии. Как вдруг однажды холодная война отступает. Пружина, именуемая «гарантированное взаимное уничтожение», перестает управлять поведением — и человек катастрофически рушится в его жалкую обыкновенность.