Третий апостол
Шрифт:
— Память о молодых годах моей жизни, — сказал доктор Франичек. — Понимаете, я с детства мечтал быть врачом. Именно врачом, а ни кем другим. Но мой отец работал трубочистом. Тогда в нашем городе имелись только печи, даже в самых роскошных особняках… Такова была традиция. Без трубочистов городу никак нельзя было обойтись, а потому и платили им неплохо. И отец мечтал, что я сменю его на этом посту. Но у меня не имелось желания на эту профессию. Я хотел стать врачом — и баста! Поэтому, едва кончив школу, я сел на пароход и удрал из дому. Хотел попасть в Америку, заработать кучу денег и пойти учиться в университет. Но пароход, когда я проник в качестве зайца, шел в Австралию. Добрый капитан не выбросил меня за борт и не выгнал на берег в ближайшем порту. Он зачислил меня матросом, и я работал у него до самого Мельбурна за питание и проезд. Но рейс для меня не мог пройти даром. В Мельбурне я оказался на берегу без цента в кармане, но уже имел матросский опыт, знал, куда можно и куда не стоит наниматься, меня просветили в плавании товарищи по кубрику.
— А я с детства мечтал о море, — тихо проговорил Арвид.
— Знаю об этом, — просто сказал Вацлав Матисович. — Мне кажется, что моряк получился бы из вас хороший.
— Спасибо, — улыбнулся Казакис. — И что же вы делали в Австралии?
— Ушел оттуда на грузовом пароходе в Кейптаун. Начались мои странствия по океану. Через три года я приехал в Париж, чтобы учиться на врача, имея расчет, что денег, заработанных в море, мне хватит на годы учебы. Но оказалось, что моей подготовки недостаточно, нужно еще учиться. И тут мне повезло. Я познакомился с французским биологом, который снарядил экспедицию в Южную Америку. Узнав о моих намерениях, он предложил отправиться с ним, пообещав, что будет готовить меня к поступлению на медицинский факультет. Упускать такой великий шанс было нельзя. Мы отправились вместе. После Южной Америки побывали в Африке, в Индокитае. Словом, прошло еще три года, прежде чем я поступил в университет. В экспедиции стал неплохим препаратором, что и определило потом мою специальность. А в сороковом году вернулся на родину. Здесь жила моя старшая сестра, больше никого не осталось. Потом война — четыре года был в армии. Три года назад сестра умерла… Теперь живу один.
— У вас много книг по истории и философии, — Арвид попытался перевести разговор в менее печальное русло.
— Кое-что имеется. Есть литература по религии. Христианство, ислам, буддизм… Если чем-то заинтересуетесь, можете пользоваться. Сейчас, в связи с этим странным делом, для вас, я так думаю, не будет излишней любая информация.
— Это верно, Вацлав Матисович. Но в последние дни мною переработано такое количество информации, что попросту голова пухнет.
— Понимаю, — сочувственно покивал Франичек. — Все дело в том, что информация эта для вас всех очень уж необычна. Мне, выросшему в обстановке, где религиозная информация, христианская мифология были обыденной, повседневной действительностью, гораздо легче вникать в суть того, что происходило две тысячи лет назад.
— А происходило ли, Вацлав Матисович? — улыбаясь, спросил Арвид.
Доктор пожал плечами:
— Спросите что-нибудь более легкое. По этому поводу спорят почти такое же количество времени. И самые разные люди, верующие и безбожники. Достоевский и Кармайкл, Карл Каутский и Эрнест Ренан, коммунист Анри Барбюс и митрополит Александр Введенский, преданный анафеме Лев Толстой и тайный атеист, католический патер Жан Мелье. Это странная и запутанная история, Арвид Карлович.
— Но тем не менее распутывать ее приходится нам. Правда, не ту, что была давным-давно, а эту, так сказать, частную историю… Убийство профессора Маркерта.
— Это так. История, можно сказать, частная, но, согласитесь, Арвид Карлович, вы потратили бы куда меньше времени, если обладали хотя бы зачатками знания христианской мифологии…
— Бесспорно, — ответил Казакис.
— Мне думается, что самая увлекательная эпопея — движение рода человеческого от каменного топора до летящей на Марс ракеты. И вот в этом самом движении не оставлено места для Библии, которая тысячью нитей пронизывает культуру многих народов, которая оказывала влияние на формирование представлений, обычаев, языка, живописи и литературы у множества поколений. Но что знают сейчас наши современники о содержании Библии? Ничего! И в этом отрицании Библии мы вольно или невольно смыкаемся с церковниками. Они чтут Библию только как «богодухновенное писание»… Мы по той же самой причине совсем выбросили ее за борт. И в то же время в Эрмитаже под шедеврами мировой живописи вывешиваем таблички с описанием библейских сюжетов, на которые написаны картины Дюрера, Рембрандта, Рубенса и Тициана. А ведь современная наука уже доказала, что Библия не только Священное писание, но по большей части своей есть своеобразный документ светского характера, который вобрал в себя большое количество довольно ценных исторических сведений, хотя в принципе это всего лишь канонизированная история еврейского народа. И я, славянин, не рискнул бы поклоняться этой истории.
— Не могу возразить, Вацлав Матисович, — сказал Казакис. — По мне ближе наши прибалтийские языческие боги или Перун с Ярилой. Тем не менее Библию надо знать. Вот и я сам столкнулся с пробелом в собственном образовании. И таблички в Эрмитаже, да и не только в нем, прочитывал. Хорошо хоть, что таблички есть, да и сами эти шедевры на библейские темы сохранились. А кофе вы готовите отменный. Еще чашечку, если позволите.
— Конечно, конечно. Пейте, пожалуйста.
— Спасибо, Вацлав Матисович. Что вы скажете о версии Кравченко?
— Что я могу сказать, Арвид Карлович… Ведь я не криминалист, хотя, признаться, меня увлекает ваша работа. Может быть, мне следовало стать детективом, а не Джеком-Потрошителем, как вы порой меня называете. Ну-ну, не надо краснеть, Арвид Карлович… Ведь я же сказал вам, что не сержусь на шутки. Так вот, в качестве любителя-детектива мне хочется думать, что очень уж стройная версия у Федора Гавриловича. Ведь как доктор я есть немного психолог. Правда, психологические выводы труднее подкреплять фактами. Такие выводы подкрепляются другими категориями. Меня заинтересовала эта история с автопортретом Леонардо да Винчи в «Тайной вечере». Я имею намерение думать, что этот Петерс — творческая личность. Но творчество и убийство… Это почти несовместимо, Арвид Карлович.
— А Моцарт и Сальери?
— Это другое дело. Во-первых, последние данные судебной медицины отвергают версию о том, что Моцарт умер от отравления и что виновником его смерти был Сальери. Пушкин воспользовался той версией, которая была принята при его жизни. А во-вторых, по Пушкину, Сальери решается на убийство именно потому, что утратил способность к творчеству… Не так ли?
— Согласен с вами, — задумчиво проговорил Арвид. — Странно, что профессор Маркерт, человек незаурядного ума, вдруг выступил против открытия Петерса.
— Видимо, он усмотрел в нем нечто еретическое, Ар-вид Карлович. Ведь не всегда Маркерт был атеистом, да и безбожник он фанатического склада. А это опасные люди. Я немного знал Маркерта, слушал выступления, читал работы. В собственном отрицании Бога покойник был… Как бы это лучше назвать… Ну, экстремистом, что ли… Он с такой яростью нападал на Бога, будто тот был личным его врагом. И, видимо, профессор усмотрел в работе Петерса какую-нибудь еретическую ноту, которая покушалась на его безверие. Трудно сейчас об этом судить. Ведь Маркерта нет… Но будь он жив сейчас, возможно, и сам Маркерт не смог бы ответить на этот вопрос.
— Меня всегда интересовали причины возникновения ересей, — сказал Казакис. — В чем, по-вашему, механизм появления сомнений в основных постулатах той или иной религии?
Франичек улыбнулся.
— Дорогой Арвид Карлович, — сказал он, прихлебывая из чашки, — если б механизм этот был известен, то и сомневающихся бы не было. Те, кому они неугодны, позаботились бы о том, чтоб механизм этот перестал работать. Но механизм работает, и слава, как говорится, Богу. И как только появляется какая-нибудь вера, которая начинает увлекать людей, тотчас же находятся те, кто обнаруживает в ней изъяны, противоречия, неясные и темные места. Ведь вера эта есть порождение человеческого разума, значит, ничто человеческое ей не чуждо, в том числе и ошибки. Вот другие люди и стремятся исправить эти ошибки, а их зачисляют в еретики…