Третий апостол
Шрифт:
В доме Маркерта Конобеев представил Магде Леденева как сотрудника прокуратуры, а Казакиса она знала уже по прежним визитам.
— Я готовлю обед, — сказала Магда. — Татьяна будет скоро приходить обедать.
— Ничего, — успокоил ее Прохор Кузьмич. — Мы поговорим о ночном визите на кухне, чтобы не отвлекать вас от дела. А товарищи наши осмотрят комнату наверху. Может быть, теперь найдут еще какие-нибудь следы.
Юрий Алексеевич с Арвидом поднялись в кабинет профессора Маркерта и принялись внимательно осматривать его. Но здесь уже поработали эксперты-криминалисты. Потому Казакису и Леденеву не пришлось тратить много времени на внешнее знакомство.
— Нам бы Старцева пригласить, — сказал Арвид. — Он ведь специалист, ближайший помощник Маркерта. С его помощью мы б легко разобрались в этом бумажно-книжном Вавилоне. А нам, несведущим, понять здесь что-либо так же трудно, как разобраться в Талмуде [16] .
— Увы, Арвид Карлович, ничего с вашей идеей не получится. Ведь мы в оперативной работе руководствуемся не Талмудом, а советским уголовно-процессуальным кодексом. Сей же закон запрещает привлечение к следствию лиц, не облеченных соответствующими полномочиями. Я б и сам с удовольствием привлек Старцева к делу… Наслышан о нем. Надо будет познакомиться поближе.
16
Талмуд (древнеевр. ламейд — учение) — многотомный сборник еврейской религиозной литературы, сложившейся с IV века до новой эры по IV век нашей эры. Сочетает в себе дискуссии иудейского духовенства о Моисеевом Законе и культе, поучения морального толка, религиозные предписания и богословские рассуждения о догматике, законы уголовного и гражданского судопроизводства, простейшие сведения по математике, географии, медицине, притчи и пословицы, сказки, легенды, мифы, басни и т. п. Состоит из Мишны — повторения законов и Гемары — собрания толкований Мишны.
— Говорят, умный дядька, — сказал Казакис. — Только вот телега на него неприятная… Как там Прохор Кузьмич? Что узнает он от хозяйки дома?
— Закончим здесь работу и спросим у него, — отозвался Леденев. — Что ж, приступим.
— Начнем, — сказал Арвид.
Минут тридцать-сорок они работали молча.
— Конечно, наши усилия именуются в народе «поиски иголки в стоге сена», — заговорил Леденев. Он разбирал бумаги в ящиках письменного стола, а Казакису поручил осмотреть книги. — Но пренебрегать такой возможностью, возможностью найти вдруг иголку, не стоит. Пусть даже и вероятность этого выражается дробью — единица с миллионным знаменателем.
— У вас больше шансов, Юрий Алексеевич, — сказал Арвид.
— Почему же?
— Ночной визитер в первую очередь занялся письменным столом. Видимо, он знал или предполагал, где искать. Даже к сейфу не прикоснулся.
— Пожалуй. Кстати, вы помните, что при первоначальном осмотре, в день убийства, ключи от сейфа обнаружили на столе, а сам сейф был закрыт?
— Вы хотите сказать, что убийца мог открыть сейф после того, как выстрелил в Маркерта… Потом, не найдя там того, чего искал, он положил ключи на стол?
— Примерно так.
— Значит, можно истолковать ночное происшествие как попытку найти то, ради чего убили профессора?
— Прежде чем истолковывать какое-либо явление, надо иметь само это явление, знать природу факта, который подвергаешь истолкованию, — сказал Юрий Алексеевич. — Другими словами, нужны хотя бы одни голые факты. И в первую очередь сами факты…
— Это так, — согласился Арвид. — Но между прочим, полемизируя однажды с позитивистами, утверждавшими, что «существуют только факты», Фридрих Ницше заявил: «Я скажу — нет… Как раз фактов и не существует. Есть только интерпретация».
— Что ж, знакомство с существом этого спора делает честь вашей эрудиции, Арвид Карлович, — заметил Леденев. — Только говорилось все это по другому поводу. Это раз. А потом, вряд ли для нас с вами Фридрих Ницше годится в авторитеты. Это два. Хотя знать и его учение никому не лишне.
Юрий Алексеевич лукаво улыбнулся и добавил:
— На предмет критики… Но соглашусь с тем, что мыслитель он незаурядный. И сам толково критикует христианство.
Арвид неопределенно хмыкнул, развел руками и молча отошел к дальнему книжному шкафу. Там он отодвинул в сторону стеклянную дверцу и вытащил сразу стопку книг с надписями готическим шрифтом на переплетах.
— Юрий Алексеевич, — позвал он. — Какой язык вы знаете?
— Немецкий, — ответил Леденев. — И похуже английский.
— Тогда вам и карты в руки. Здесь по-немецки, да еще готическим шрифтом. Мне не сладить.
Леденев подошел к Казакису и взял в руки верхнюю в стопке книгу.
— Это сочинение Отто Вейнингера «Пол и характер», — сказал он. — Знаменитая была во время оно книга. Но мне думается, что вы уже опоздали для знакомства с нею, Арвид Карлович. Так… Ого! А это ваш Ницше. Легок на помине.
— Почему «мой»?
— Ну, это я к слову. Один из его главных трудов — «Так говорил Заратустра». Есть издания и на русском языке. Держите.
Леденев передал книгу Арвиду.
— Я читал это на русском, — проговорил Казакис, перелистывая страницы.
— Сверхчеловека в себе не ощутили? — спросил Юрий Алексеевич, отойдя к столу и вновь принимаясь рассматривать бумаги Маркерта.
Арвид смутился, и по тому, что молодой сотрудник не ответил сразу, Леденев понял эту заминку.
— Молодым людям, а таковые всегда склонны несколько преувеличивать собственные потенциальные возможности, противопоказано чрезмерно увлекаться книгами Ницше, — тактично объяснил Юрий Алексеевич. — Дело тут и в личности автора. Своими сочинениями он пытался восполнить то, чего ему самому не хватало. Переполненный различными комплексами, главным из которых был комплекс неполноценности, Ницше грезил сильным человеком, ему самому хотелось быть им. Стремление утвердиться в этом мире — вот что двигало его рукой. Сильному человеку, обладающему здоровой психикой, не нужна тоска по белокурой бестии. Это в первооснове. Специалисты по истории философии объясняют его учение с экономических и социальных позиций того времени, конечно… Что вы там нашли?
Разговаривая, Леденев повернулся к Арвиду и увидел, как тот внимательно рассматривает сложенный вчетверо листок.
— Это я нашел в книге Ницше, — сказал Арвид. — Он лежит здесь давно. Совсем потемнел от времени. Смотрите, написано: Малх…
— Погоди, погоди, Арвид Карлович… Малх… Что-то мне напомнило это имя. Да! Вспомнил…
— Так звали оберштурмфюрера Ауриня, о котором мне рассказывал в Луцисе старый Андерсон, — заметил Казакис.
— Оберштурмфюрер? Да-да, я помню, вы написали это в докладной. Погодите… Сейчас… Да! Ведь Малхом звали и раба, которому апостол Петр отрубил ухо, когда бросился выручать Христа во время его ареста в Гефсиманском саду. Ну-ка, разверните листок!