Третий близнец
Шрифт:
«А они совсем не изменились», – подумал Беррингтон. Престон всегда был осторожен и труслив, Джим хвастлив и уверен в себе. Он так долго знал этих людей, что даже их недостатки стали милы его сердцу. И еще он привык к роли арбитра, всегда выбирающего некий средний курс.
– Как обстоят наши дела с немцами, Престон? – спросил он. – Просвети-ка нас на этот счет.
– Мы близки к принятию окончательного решения, – ответил Престон. – Примерно через неделю они собираются объявить об этом решении на пресс-конференции.
– Через неделю? – В голосе Беррингтона
Престон покачал головой:
– Если честно, у меня все еще есть сомнения.
Беррингтон раздраженно хмыкнул. Престон пояснил:
– Нам предстоит пройти через весьма неприятную процедуру представления сведений о нашей деятельности. Придется открыть все карты людям «Ландсманна», его бухгалтерам, рассказать о том, что может повлиять на будущие доходы, о кредиторах, которые готовы подать на нас в суд.
– Но ведь у нас ничего такого вроде бы нет? – спросил Джим.
Престон мрачно посмотрел на него.
– У каждой компании имеются свои секреты.
В комнате на мгновение воцарилась гробовая тишина. Затем Джим сказал:
– Черт, но ведь это же было так давно!
– И что с того? Стоит только чему-нибудь раскрыться, и тут же все всплывет.
– Но «Ландсманн» просто не сможет узнать обо всем этом, особенно за оставшуюся неделю.
Престон пожал плечами:
– Как знать…
– Придется пойти на риск, – сказал Беррингтон. – Вливание капитала, которое мы рассчитываем получить от «Ландсманна», поможет сильно продвинуть наши исследовательские программы. И даст Бог, через пару лет любой состоятельный белый американец, который обратится к нам в клинику, сможет получить совершенного младенца, плод генной инженерии.
– Но что это изменит? – воскликнул Престон. – Все равно бедняки будут плодиться и размножаться быстрее богатых.
– Ты забываешь о политической платформе Джима, – заметил Беррингтон.
Джим откашлялся и сказал:
– Единый подоходный налог не выше десяти процентов плюс принудительные контрацептивные инъекции за государственный счет.
– Ты только вдумайся, Престон! – воскликнул Беррингтон. – Совершенные дети для среднего класса, стерилизация для бедняков. Мы начнем устанавливать в Америке нормальный расовый баланс. Ведь это именно то, о чем мы мечтали в старые добрые времена!
– О, тогда мы были идеалистами, – вздохнул Престон.
– И были правы! – сказал Беррингтон.
– Да, мы были правы. Но чем старше я становлюсь, тем чаще думаю, что мир как-нибудь обойдется и без осуществления наших замыслов и идей, которыми мы бредили в двадцать пять лет.
Подобное высказывание попахивало саботажем.
– Зато теперь мы можем осуществить наши планы, – возразил Беррингтон. – Все, над чем мы не покладая рук трудились вместе на протяжении последних тридцати лет. Все теперь может и должно окупиться: наш риск, все эти годы кропотливой работы, деньги, которые мы потратили, – все принесет плоды. Так что не дави нам на психику, Престон! И сам не психуй.
– Нервы у меня крепкие, я просто хотел бы обратить ваше внимание на реальные практические проблемы, – раздраженно парировал Престон. – Джим, конечно, волен предлагать свою политическую платформу, но это вовсе не означает, что она осуществится.
– А вот тут на сцене появится «Ландсманн», – сказал Джим. – Деньги, которые мы получим от своих долей в компании, позволят нам стартовать с дальним прицелом.
– Что ты имеешь в виду? – несколько растерялся Престон.
Беррингтон знал, что последует дальше, и не сдержал улыбки.
– Белый дом, вот что, – ответил Джим. – Я собираюсь баллотироваться в президенты.
4
За несколько минут до полуночи Стив Логан припарковал свой старенький белый «датсун» на Лексингтон-стрит в Холлинс-Маркет, к востоку от центра Балтимора. Он собирался переночевать в доме своего двоюродного брата Рики Мензиса, студента медицинского факультета университета Мэриленда в Балтиморе. В большом старом доме, где жили преимущественно студенты, Рики принадлежала одна комната.
Рики был самым заводным парнем из всех, кого знал Стив. Он любил выпить и потанцевать на вечеринке, и друзья у него были соответствующие. Стив же рассчитывал провести вечер наедине с Рики. Но подобные люди, как правило, не очень надежны. В последний момент Рики куда-то пригласили, кажется, на свидание, и он умчался. Стиву пришлось коротать вечер в одиночестве.
Он вылез из машины, прихватив небольшую спортивную сумку с одеждой. Вечер выдался теплый. Стив запер машину и подошел к дому. На углу, возле витрины магазина видеозаписей, тусовалась кучка юнцов, четверо или пятеро парней и одна девчонка, все черные. Стив нисколько не испугался, хоть и был белым; он не выглядел здесь чужим со своим старым автомобилем и в потрепанных, полинялых джинсах. К тому же, он был на несколько дюймов выше этих ребят. Когда он проходил мимо, один из парней сказал ему тихо, но внятно:
– Эй, травки купить не хочешь? Дурью разжиться не против?
Стив, не останавливаясь, отрицательно покачал головой.
Навстречу ему шла очень высокая чернокожая женщина в короткой юбке и туфлях на шпильке. Волосы высоко зачесаны, на губах алая помада с блестками, веки подведены голубыми тенями. Он уставился на нее, не в силах оторвать изумленных глаз от этого чуда. Подойдя поближе, женщина низким мужским голосом произнесла:
– Привет, красавчик!
Стив понял, что на самом деле это вовсе не женщина, а мужчина, и зашагал дальше.
Он услышал, как ребята на углу поздоровались с трансвеститом:
– Привет, Дороти!
– Здравствуйте, мальчики!
Секунду спустя, он услышал, как взвизгнули шины, и обернулся. Белый полицейский автомобиль с серебристо-синей полосой притормозил на углу. Часть юнцов тут же растворились в ночи, но двое или трое остались. Из машины не спеша вылезли два чернокожих полисмена. При виде Дороти один из них смачно сплюнул на тротуар. Плевок угодил на остроконечный носок красной туфли на высоченном каблуке.