Третий эшелон
Шрифт:
Еще он заметил, что у Листравого белые глаза. А Краснов выглядывает из-под бока машиниста, как цыпленок из-под курицы. Хитер — спрятался! Успеть бы, успеть, успеть… Еще шаг. Еще! Дальше, дальше… И вдруг ему стало страшно и холодно: застучали зубы, руки сомлели…
Краснов был слишком потрясен, чтобы в первый момент что-либо сообразить. Он увидел остановившиеся глаза Пацко, подумал: «Телом закроет взрыв,
осколки минуют… а снаряд, наверное, горячий…» Он как будто бы впервые видел Пацко, его открытые честные глаза, его решительную мягкую походку, И ему внезапно стало жаль стрелочника. Крикнул:
— Беги!
Пацко
Снаряд взорвался, когда Еремей Пацко спустился в ложбинку за камни. Кирпичи, как кровавые ошметки, бросило вверх. Большим осколком камня Краснову размозжило череп, Листравому в лицо брызнула кровь.
От Пацко нашли только руку, заброшенную на цистерну. Пальцы ее конвульсивно и натуженно сгибались, будто бы все еще исполняли непосильную работу.
Спустя полчаса Листравой увел эшелон к фронту.
9
В помещении дежурного по станции находились военный комендант и начальник политического отдела. У Фролова были опаленные брови, гимнастерка с обгоревшими рукавами. Он рассматривал на ладонях вздувшиеся кровавые пузыри, но не это занимало его сейчас. Павла Фомича взволновала и опечалила смерть Пацко. «Умер-то как!..»
Он виделся Фролову живым, и все чудилось, что вот Пацко, большой и неловкий, появится, по привычке почешет затылок или затеребит свою жидкую бородку. «Не успел он получить партийный билет, но умер как коммунист».
— Представим Пацко к ордену? — после долгого молчания сказал Фролов. — Простой, настоящий был человек.
После неловкой паузы Мошков коротко буркнул, скрывая горечь:
— Передам «Березке»…
Для него смерть Пацко не была чем-то особенным, как для Павла Фомича. Ему было жаль стрелочника, но для него этот человек — один из тысяч. В смертельной суматохе комендант не замечал даже себя: днем его снова контузило, но он продолжал свое хлопотное дело. Волной воздуха где-то сорвало фуражку, и теперь Мошков сидел с непокрытой головой, суровый и непримиримый.
Его по-прежнему волновали дела станции: «Все ли в порядке? Танковые эшелоны прошли, боеприпасы отправлены, госпитали освобождены… Какой-то мудрец испугался вести состав к ним, на Единицу, и затормозил движение почти на сутки…»
Разбираться во всей этой кутерьме не было времени. А мозг по инерции искал работы…
Немного погодя Фролов сказал коменданту, что думает назначить дежурным по станции стрелочницу Иванову. Мошков нелюбезно ответил, что это его, Фролова, дело, лишь бы поезда шли, а то вот последние танки где-то еле плетутся. И комендант начал зызывать по телефону диспетчера.
Явилась вызванная Фроловым Наташа. Он коротко пояснил ей обязанности дежурного, положение на путях и предупредил:
— В диспетчерской телефон, много не говорите: пусть про нас меньше знают.
А Мошков, собравшись на склад, напомнил:
— Насчет Пацко вы напишете или мне написать? Стоящий был человек. Вдвоем?.. Вдвоем лучше, весомее…
Наташа склонилась к столу, печально размышляя о смерти Пацко. Еще одна семья осталась без хозяина. Далекая Марфинька — так называл жену в письмах Пацко — не дождется своего мужа. Наташа много раз по просьбе Пацко писала домой к нему, читала ответы. Стрелочник несилен был в грамоте. Как теперь там жена справится с детьми?.. Одной женщине воспитать четверых, особенно сейчас, нелегко. Наташа придумывала слова для письма Марфе: как сообщить о самом страшном в жизни?
Бесчеловечно, жестоко убивать людей! Вот умер Пацко. Дети не приласкаются больше к отцу, Марфа не обнимет мужа, жалкая старость ждет ее… Почему жалкая?.. Она выйдет за другого… Мужа она сможет найти, а отца детям?.. Нет, не такая Марфа.
Наташа знает ее по письмам и рассказам Пацко. Такая Марфа не изменит памяти друга. Все перенесет, стерпит. Зато потом она смело скажет детям: отец ваш погиб смертью храбрых. Будьте достойны его…
Наташа вышла из подвала. От спертого воздуха першило в горле. Звездное небо весело перемигивалось мерцавшими огоньками. Но вот они погасли: наплыли тучи. Изредка темный небосвод рассекал стремительный луч прожектора. Похоже было на зарницу, предвещавшую хорошую погоду к утру. За рекой изредка ударяла пушка: звук ее глох в лесу, растворялся в жидкой темноте. Искалеченный тополь, подпертый стеной, чуть слышно шуршал листьями, ветерок доносил из бора сырые смолистые запахи.
Было тихо-тихо, как перед грозой.
Глаза Наташи остановились на надписи.
«Выстоим!» — прочитала она.
Вскоре девушка вернулась к себе в подвал и принялась перечитывать письмо от матери. Тихая грусть охватила ее. Там, у Байкала, в небольшом городке осталась юность. Она, Наташа, уже стала солдатом…
Девушка достала из кармана гимнастерки круглое зеркальце, посмотрелась в него. На нее глядело выразительными серыми глазами лицо с широкими, должно быть, закопченными бровями. Наташа узнавала и не узнавала себя: черты лица обострились, исчезла детская припухлость щек. Вздохнув, вынула фотографию, вложенную в комсомольский билет. Вот он, смешной в своей задиристости, с непокорным чубом, нахмуренным лицом и родинкой на виске…
— Не сердись, — тихо проговорила Наташа, пряча карточку.
Где-то рядом с подвалом одиноко грохнул снаряд, разорвав сторожкое беззвучие ночи. С потолка посыпалась известь, заколебалось пламя коптилки, ломая тени. «Зачем, зачем, зачем эти взрывы?»
Через какую-то минуту обстрел прекратился, и вновь наступила неустойчивая тишина.
Девушка насторожилась: у входа почудились шаги. Вскочила, сорвала со стенки автомат. Руки успо-коенно ощущали гладкое дерево ложа. Но никто не шел, не стучал. Слышно было только шипение коптилки да тихое потрескивание в телефонной трубке. Наташа глубоко вздохнула, опустилась на табуретку.
— Видишь, какая я трусиха. — Девушка нежно смотрела на Илью. — Если бы ты знал, как…
Она положила голову на руки и устремила взор на пламя, отдавшись своим грезам…
Под утро зазвонил телефон «Березки». Наташа ответила. Армейский телефонист обрадовался ее голосу, сообщил, как знакомой:
— Тронулось! Слушай…
Сказал он это с торжественностью и грубоватой нежностью в голосе. Наташа внимательно прислушалась. В трубке — сплошной гул. Вот она различила залпы орудий, громовые удары «катюш», рев танков и снова залпы многих орудий…