Третий король
Шрифт:
Грубер вновь помолчал. В его словах была большая доля правды, но не вся правда. Он давно уже жил трудной жизнью главаря одной из самых крупных и самых ловких преступных групп, какие когда-либо знала Европа, и он слишком высоко ценил свое умение руководить людьми, чтобы допустить грубейшую ошибку, заронив зерно сомнения в души тех, кто должен был выполнять его планы. А сам Грубер в настоящий момент сомневался. После визита Гомеса у него возникло неясное ощущение, что он что-то упустил. Долго он не мог понять, что всколыхнуло его сверхчувствительное подсознание. И понял он это только в самолете. Гомес привез ему три фотографии. Где же они? На вилле гость их не оставлял. Значит, взял с собой. Вот в чем упущение! Ведь если... Если кто-то вдруг увидел у Гомеса эти снимки, он мог прийти к выводу, что...
Хотя Грубер и твердил постоянно своим людям, что полицейские — это взрослые дети, но он все-таки знал: некоторые дети бывают умнее своих сверстников. И если долгие годы он искусно избегал многочисленных ловушек, то удавалось это лишь потому, что он всегда верно оценивал силы полиции всех стран, где его группа преступала закон. Ах, эти фотографии!.. Возможно, конечно, что они благополучно вернулись в Южную Америку. Ведь сами по себе они никакой опасности не несли. Полиция может во многом подозревать Грубера, но ничего конкретного ей пока не известно. Грубер принимает у себя на вилле десятки людей, большинство из которых — самые что ни на есть честные люди: музейные работники, искусствоведы и так далее. У него много прекрасных картин! И Гомеса он принимал совершенно открыто, не делая из этой встречи секрета. Да, но за ним следят. Это ему известно уже несколько лет. За ним следили в Штутгарте, в Вене, в общем, везде. Ему было шестьдесят, и он, если бы захотел, давно мог отойти от дел. Но он не хотел этого. Его богатство позволило бы ему прожить в роскоши и покое до конца дней. Но Грубер, хотя и любил роскошь, совершенно не мыслил себе жизнь на покое. А еще он верил в себя. Он был опытен, не совершал промахов, имел большие связи и сеть своих людей во всех европейских столицах. Нет, опасаться ему нечего. Разумеется, при условии, что он никогда не допустит ошибки. Если кто-нибудь чужой увидит эти фотографии, то завтра же утром польская полиция забьет тревогу. Можно, конечно, справиться у Гомеса... Но что это даст? Он-то наверняка помалкивал об этом деле. Вот только снимки...
М-да, значит необходимо выяснить, знают ли поляки, что их картине грозит опасность. Но польская полиция может действовать и незаметно. Следовательно, картину надо украсть так, чтобы даже поляки не догадались о похищении. Понадобится несколько месяцев тщательной подготовки. Грубер понимал, что в Польше следует мобилизовать маленькую, но хорошо организованную группу. Аккуратность требует времени. Гонорар был, конечно, значительным, но не деньги интересовали Грубера. Отказаться—это значит проиграть без борьбы, а Грубер не любил проигрывать и тем более сдаваться без боя. Он не мог сообщить своим людям об этих снимках. Тот, кто подозревает о западне, скован, им движет страх и в конце концов он чаще всего попадается.
— Для вас же будет лучше, если вы выберетесь из Польши с картиной, но не подняв при этом на ноги всю польскую полицию. Однако мы все обсудим позже, когда вы подробнее ознакомитесь с операцией и когда будет готов детальный план. Покажите, пожалуйста, следующий кадр...
Луч света, падающий на экран, на мгновение погас. Изображение «Третьего короля» исчезло, и на его месте возник замок в стиле барокко, стоящий в конце длинной подъездной аллеи.
— Замок, а вернее, деревня, где он расположен, называется Боры, — спокойно комментировал Грубер. — Это старая дворянская усадьба, сейчас там Государственный музей, что-то вроде заповедника, только в отличие от обычных музеев под открытым небом здесь демонстрируется образ жизни польской шляхты. Замок с его библиотекой, картинной галереей и прекрасным парком, в котором до сего дня сохранилась самая большая в Европе оранжерея, посещают ежегодно тысячи людей, хотя от замка до ближайшей железнодорожной станции около пятнадцати километров. К счастью, невдалеке пересекаются два оживленных шоссе, поэтому можно добраться до места на машине или на автобусе. Покажите нам третий слайд.
Изображение вновь поменялось. На экране появился темно-коричневый книжный шкаф с высокими дверцами, по обеим сторонам которого стояли два огромных глобуса, представляющие Небо и Землю. Слева от Земли, на некотором расстоянии от шкафа, находилась небольшая картина. Это и был «Третий король». Он висел примерно на уровне человеческого роста и был заключен в тяжелую золоченую раму, которая казалась тесноватой для этого полотна.
— Владельцы замка получили картину в подарок от русской царицы сто пятьдесят лет назад. С тех пор, если не считать нескольких ее отлучек к реставраторам, она так и висит в замковой библиотеке. Сейчас я ознакомлю вас с планом библиотеки, а потом мы изучим наши материалы о музее в Борах и о его персонале.
Должен, впрочем, предупредить, что информация могла отчасти устареть. Слайд номер четыре...
Глава четвертая, в которой пьют на службе
Комната была большая, но шкафы, стоящие вдоль стен и едва ли не достигающие потолка, значительно уменьшали ее. Посреди комнаты помещался стол, на нем же высилось несколько деревянных фигур. Они изображали сидящих людей, озабоченно подпирающих руками головы — точь-в-точь усталые путники, которые присели передохнуть, но не имеют сил встать и двинуться дальше.
Дверь, теряющаяся среди шкафов, резко распахнулась, и на пороге появилась девушка в форме поручика. Красивая блондинка с модной прической. Прямые длинные пряди спускались на погоны. В руке она держала какие-то бумаги.
— Вот твои акты, — сказала девушка, прикрывая за собой дверь. — Хотела бы я узнать, как они оказались у меня на столе, ведь здесь ясно написано: капитан Стефан Вечорек.
— Да ну их! — приглушенно прозвучало в ответ.
— А ты где? — Она никак не могла понять, откуда раздался голос. — Если ты собрался играть в прятки, то сначала надо сосчитать до двадцати, а потом крикнуть «можно!»
Капитан Вечорек тяжело поднялся с колен, аккуратно придерживая двумя пальцами потрепанную церковную хоругвь, на которой вышитый золотом святой Георгий пронзал красным копьем синего дракона.
— У нас считали до пятидесяти...
Он вздохнул и, отодвинув локтем распятие, положил хоругвь на стол.
— Один тип подучил троих парней, семнадцати, восемнадцати и девятнадцати лет, и они таскали ему все это. Платил он им сотню-другую, а сам продавал иностранцам по две тысячи. Позавчера на границе задержали одного англичанина, который вез три таких штуки. Он сразу же сказал, от кого их получил. Остальное было найдено при обыске.
— И что же?
— А ничего. Англичанин отбыл в Англию без наших святых, а этот тип сидит. Ребята пока тоже. Ума не приложу, что мне с ними делать. Они неплохие. Придется отпустить.
— Чтобы они начали все сначала?
— Ну нет. Я рассказал все их родителям, сам к ним пошел. Пешком, по морозу! Хорошо еще, что он сегодня не такой сильный. Матери плакали, дети тоже, хотя парни почти взрослые. Скверная история, — развел руками Вечорек, — а этого типа я передаю прокурору. Дело в общем-то заурядное. Фигурки святых из Краковского воеводства, несколько предметов церковной утвари из Бещад, вот и все.
— А это — об антиквариате, об этих коврах...
— Ладно. Придется съездить в Краков и во Вроцлав. Может, тебя послать? Прокатишься?
— Конечно. — Она встряхнула головой, и ее волосы разлетелись, но тут же вновь слились в единый поток. — Бог с ним, с морозом, все равно поехать куда-нибудь в командировку в сто раз приятнее, чем безвылазно торчать в Варшаве. Через неделю Рождество. Когда мне отправляться?
Вечорек собрался ответить, но его подчиненной так и не суждено было узнать, что он хотел ей сказать.