Третий Проект. Том I "Погружение"
Шрифт:
Запомни это, читатель. Мы вернемся к этой теме в последующих частях нашего цикла. Мы и писали-то его в поисках выхода…
ГЛАВА 9. УСПЕНСКОЕ ОТКРОВЕНИЕ
…Президент отодвинул бумаги, положил красивую тяжелую ручку. По-спортивному стремительно поднялся, несколькими быстрыми шагами подошел к окну и распахнул его. В комнату ворвался морозный воздух, настоянный на прохладе девственно чистого, только что выпавшего снега и ароматах хвои. Усталость и приступившая было сонливость отступили. Первый вгляделся в черноту подмосковной ночи. Боковым зрением отметил смену охраны на освещенной дорожке, которая вела к пологому спуску. Услышал тихий шелест шин автомобилей, уезжавших с президентской дачи. Теперь она на всех своих десятках охраняемых гектаров погружалась в сладкую зимнюю истому.
Надышавшись, президент захлопнул окно и вернулся за стол. Освободившись от усталости, от неотвязных мыслей о несделанном и от не отпускавшей ни на минуту свинцовой ответственности, пододвинул к себе изящный, бело-фиолетовый томик с белой закладкой. Время от времени помощник по экономическим вопросам приносил ему книги, где рекомендовал прочесть несколько страниц. По мысли советника, они могли быть интересными или полезными главе государства. Да и попасть к президенту они не могли иначе, кроме как из советничьих рук.
Президент быстрым взглядом скользнул по обложке. Юрий Козлов. «Реформатор». Кто это? Президент сноровисто запустил закрытую базу данных в компьютере, которая всегда пребывала в его распоряжении, и постарался зацепиться в ней за что-то, что ассоциировалось у него с именем Юрия Козлова. Не нашлось ничего, кроме даты рождения, мест проживания и заглавий изданных книг. Да, и еще несколько скромным, малоизвестных литературных премий, лауреатом коих успел стать автор. Не найдя ничего более интересного, Президент решительно распахнул книгу на заложенной странице.
«…Собственно, то, что изготовили мастера из фонда «Национальная идея», трудно было назвать макетом. Скорее, то была натуральная, волшебно уменьшенная в размерах Россия, какой бы она предстала перед новоявленным Гулливером. С большими и малыми узнаваемыми городами, отреставрированными, надраенными и проржавевшими до решеток куполами; с чистыми и не очень реками; вздыбленными и приглаженными горными хребтами, лесами, пузырящимися болотами; распаханными и запущенными полями, линиями электропередач под белым, вплавленным в территории из снега и льда, окруженные кружевным одеялом…
Бросив взгляд на спрятавшееся под снегом и льдом пространство, предполагаемый Гулливер, если не был полным кретином, сразу должен был уяснить, что жизнь на этой суровой земле с экономической точки зрения, в общем-то, противоестественна: слишком много приходится изводить электричества, газа и нефти, чтобы обогреть, обустроить, одеть и накормить избыточно снующих туда-сюда человечков. «Зачем их столько среди холода и печали? – должен был подумать мифический Гулливер – Не лучше ли, если их будет поменьше?»
Странная получалась вещь. Чтобы что-то произвести – это было видно на макете – на занесенных снегами заводах и фабриках, человечки тратили энергии и тепла втрое больше против того, что тратили, к примеру, для изготовления аналогичной продукции в соседних Литве или Польше (тогда были такие – страны). А так как продукцию надо было еще везти по железной дороге (города в России отстояли друг от друга далеко, как ненавидящие среди большого пространства друг друга люди), то цена на нее выходила совершенно запредельной.
Без человечков нельзя было обойтись возле лесов, которые они деятельно вырубали, грузили на платформы и отправляли в другие страны, вдоль тянущихся над землей стальных гусениц нефте– и газопроводов, которые они обслуживали, а еще они кое-где роились на юге страны, где щедро плодоносила земля, а реки и озера изобиловали рыбой. На всех иных фрагментах белой от льда и снега России существование человечков представлялось исключительно затратным и (опять-таки с экономической точки зрения) – лишним.
Смотреть на макет надлежало сверху, через виртуально-оптический купол, который по принципу параллелограмма увеличивал изображение, делая его объемно-звуковым так, чтобы можно было разглядеть хмуро-озабоченные лица сживаемых со свету человечков, тоску исчезновения в их глазах. Можно было выбрать такую точку, из которой как бы из околоземного пространства смотрел на несчастливую Россию Гулливер, на редеющие ее леса, на проваливающиеся недра и сгущающуюся атмосферу.
Происходящее на макете каким-то образом одновременно разворачивалось (в образах сознания), как если бы в сознание, как в компьютер, вставлялся «си-ди». Картина, таким образом, представлялась более натуральной и законченной, очищенной от второстепенных, смазывающих восприятие деталей, чем в действительности.
Во всяком случае, Никита, как если бы сам Россией, ощутил скорбный трепет пустеющих недр, истечение подземных жил, ядерные (захороненные со всего мира) отходы, мерзость запустения, безлесную, лишайную голь, отравленную пустоту текущих вод, бактериальное шевеление в скотомогильниках, бесприютность пронизываемых ветрами пространств. И еще почему-то ясно расслышал победительный вой, а потом увидел … волков.
Они атаковали большие и малые населенные пункты, огромные серые волки с широкими лбами мыслителей. Как корм «Педигри» из консервных банок, извлекали застигнутых врасплох людишек из телефонных (где они сохранились) будок, влетали шерстяными оскаленными стрелами в распивочные (эти сохранились и приумножились) заведения, грызли пьяниц, как свирепые, ненавидящие алкоголь ангелы, гонялись по заснеженным шоссе за одинокими машинами, обгладывали их, как быструю железную скотину, рвали, не страшась быть намотанными мохнатыми тряпками на диски и покрышки, и страшно таранили лобовые стекла, порываясь к тонкому человеческому горлу как к уклоняющемуся стакану с кровью.
«Но при чем здесь волки?» – изумился Никита. Савва объяснил, что волки являются воплощением не только конкретного (сами из себя), но еще и обобщенного – глобализма, коррупции, нищеты, религиозного фундаментализма, регионального сепаратизма, экстремизма, терроризма – зла, терзающего Россию…»
Президент хмуро перечитал последние строки. Насупленно подумал о своем экономическом советнике. Завороженный странным текстом, перелистал несколько страниц и дошел до следующей закладки.
«Хочешь показать макет президенту? Зачем?» – искренне удивился отец.
«Как зачем?» – не менее искренне удивился Савва. – «Во-первых, власть в России священна даже тогда, когда лишена внутреннего содержания. А, во-вторых, страну жалко. Посмотри, что будет с нами, если оставить все, как есть через…» – и ввел в страну команду – 5 лет.
Человечки, реки, горы, леса и города сбились в сплошную серую массу, как если бы из них варили студень. Потом макет как-то незаметно просел, обезлюдел и обезлесел. Освещенными по всей России остались Москва, Питер и почему-то Ханты-Мансийск, по главной улице которого двигалось что-то вроде бразильского карнавала. Вдоль многих рек и горных хребтов определенно возникли укрепленные границы. Человечки, которых стало значительно меньше, обрядились в камуфляж, зарылись в окопы, то тут, то там постреливали друг в друга из гаубиц. Чукотка и Дальний Восток отвалились от макета, какого-то разорванного и мерцающего (видимо, напомнили о себе зарытые ядерные отходы). …Большинство нефте– и газопроводов уже не действовало. Они бесследно растворились в земле, как хирургические нитки в человеческом теле. Вдоль действовавших – обветшавших, заштопанных, как носки, вылезших, как варикозные вены, наружу – зелеными жуками ползали танки.
«Хочешь напугать президента плохим предсказанием?» – усмехнулся отец. – «С каких пор наша власть боится плохих предсказаний? Плохая конъюнктура – это воздух, которым она дышит, среда обитания, внутри которой она кует свою копеечку».
«Ладно, посмотрю, что будет через десять лет», – склонился над компьютером Савва.
Светящийся смерч, как штопор, ввинтился в макет. Европейские области, похоже, отпали. Россия начиналась теперь за Уралом. Если, конечно, это была Россия, потому что по степям там гонялись за … бронепоездами, в лисьих малахаях и с пиками. Россия (точнее, изломанный, как чудом не вылетевший из рамы кусок стекла, ее остаток) представала в виде дымящихся развалин вселенской свалки, по которой замедленно бродили люди (отребье в отрепьях). Относительно цивилизованная жизнь теплилась в огороженных то ли гетто, то ли укрепленных колониях, куда (это было в высшей степени странно) постоянно (на самолетах и на этих самых, преследуемых всадниками в малахаях и с пиками бронепоездах) доставлялись люди из-за пределов России. Столицей страны теперь, похоже, был Иркутск. Вокруг него по берегам Байкала расположились больничные гетто.
«Что это такое?» – полюбопытствовал Никита.
«К нам со всего мира будут свозить больных СПИДом и какой-то новой, разрушающей мир болезнью, – объяснил Савва, – чтобы они, значит, спокойно доживали на берегу Байкала – единственном свободном в России от ядерных отходов. За каждого больного российскому правительству выплачиваются какие-то деньги. Это будет основной статьей пополнения бюджета страны. Сначала от больных очистят Скандинавию, потом – Австралию и Канаду. До Африки, кажется, дело не дойдет. Если верить компьютеру, то соответствующий закон примут в 2007 году чуть ли не единогласно. Во-первых, объяснят депутаты, к нам будут привозить культурных, свободных людей, носителей демократии на генетическом, так сказать, уровне. Общаясь с ними, наш серый косный народ будет учиться жить по законам свободы. И наконец-то в стране появятся необходимые деньги для дальнейшего продвижения по пути реформ. В-третьих, наши ученые-медики получат шанс выйти на ведущие позиции в мире по борьбе со СПИДом, создать какую-нибудь вакцину против этой чумы ХХI века.
А почему нет? – усмехнулся Савва, – Какая, собственно, разница между отходами ядерными и человеческими? Разве они виноваты в том, что они – отходы?»
«Согласен, не виноваты. Назовем их так – вынужденные отходы, — сказал Никита. – Но почему Россия добровольно превращает себя в страну отходов?»
«На эту тему можно говорить бесконечно. Но лучше, – кивнул на макет Савва, – этому помешать, что я и пытаюсь делать», – он внимательно посмотрел на отца.
«Ну и что?» – повторил отец.
«А то, что через десять лет России не будет», – ответил Савва. – «Я понимаю, ты скажешь, – он осуждающе поднял руку, – что ему наплевать. Он-то исчезнет еще раньше. Это должно его волновать?»
«Ты находишься в плену ошибочной версии, – пожал плечами отец, – ты пытаешься служить проигранному делу, тому, что нельзя спасти!»
«Не спасти, – уточнил Савва, – дать новую жизнь. Если угодно – переиначить генетический код. Направить по новому пути».
Президент хотел было отложить эту книгу, постараться отключиться от затягивающих, дурманящих строк. Но потом передумал и решительно перешел к следующей закладке.
«…«Запускайте программу, господин Русаков. Вы знаете, какую. Только не говорите, что у вас её нет».
«Вы уверены, что хотите это видеть?» – спросил Савва.
«Волков бояться – в лес не ходить», – ответил президент. – «А я – давно в лесу, мне уж нечего бояться, – как-то странно пошутил он, – волки давно бы меня съели. А может … я сам волк, только этого никто не замечает».
Савва дал знак компьютерной группе.
Макет вздрогнул, как если бы несчастливую Россию посадили на электрический стул. Истекающие из трубопроводов потоки черной нефти и бесцветного газа пресеклись. Устремились вглубь страны, вспучиваясь, заводские корпуса, разрывая, как нестандартные снаряда дула пушек, толстые трубы ТЭЦ. То там, то здесь небо озарялось газовыми факелами, прорвавшая трубы нефть уходила черным потоком в реки, превращая их в сточные канавы. Страна, подобная много лет стоящему на приколе, до основания проржавевшему кораблю, скрежеща, снялась с якоря, оторвалась от берега, чтобы немедленно утонуть. Центральные площади городов затоплялись красными, как след от оплеухи, транспарантами. Митинговый ор плыл над страной… У продуктовых магазинов с утра выстраивались гигантские очереди. Многие населенные пункты погрузились во мрак. В центре Москвы, как в 1993 году, появились танки. Они били прямой наводкой … по ГУМу, из окон которого свешивались белые флаги. Черный президентский лимузин со штандартом, в сопровождении джипов охраны выехал из Кремля, но вдруг взорвался, как газовый баллон, огненно взметнулся вверх, как нефтяной фонтан, осыпался на брусчатку металлическими лохмотьями. Ликуя, тут же толпа вынесла на руках из ГУМа, пронесла на руках через площадь и внесла в Кремль восточного вида человека с печальными глазами, в лаковых вишневых штиблетах… Он немедленно распорядился стрелять с Сухаревской башни в толпу из пневматических пушек … стодолларовыми банкнотами.
– Все равно доллару конец», – Никита даже расслышал эти слова.
«Мне кажется, – воскликнул президент, – я знаю этого человека! Это же …», – он осекся.
«Как бы там ни было, – заявил президент, – вы предлагаете мне самоубийство. Я давно приглядываюсь к вашему фонду. Кто его финансирует? Почему вы не платите налоги? Где разрешение на вневедомственную охрану? По какому праву вы занимаете особняк?»
« Мне импонирует ваша манера вести дела, – улыбнулся Савва, – Так сказать, сразу, к сути, в дамки, быка за рога, без дураков. Поэтому отвечаю сразу: вы, конечно, можете прихлопнуть фонд. Но я не хочу вам зла, не участвую в заговорах, не плету интриги. Я всего лишь хочу помочь…»
« Кому?» – опять перебил президент. – «Я не нуждаюсь в вашей помощи».
«России», – тихо произнес Савва. Глаза президента блеснули, как у волка, высматривающего в сумерках добычу. Никита понял, что Савва сам подписал себе приговор.
«И тебе», – он вдруг перешел с главой государства на «ты» Савва, усугубляя приговор себе. – «Раз уж ты по чистой случайности в данный момент сидишь в Кремле».
«Круто, – прошептал президент, – круто берешь. В чем же заключается твоя, – он тоже перешел на «ты», – помощь? Какой из двух сценариев я должен выбрать?»
« В том, – стиснув зубы и погуляв щеками, произнес Савва, – что ты не понимаешь, что происходит. Не понимаешь, что сделался одинаково омерзительным как тем, кто тебя не принял, и тем, кто слева, и тем, кто справа. И даже тем, кто хочет стоять на месте. Почему? Да потому, что ты в данный момент олицетворяешь собой самое гиблое, позорное, смутное, что только может случиться со страной. Во-первых, ненормальность существующей системы власти. Ничтожность государственной машины, за руль которой, оказывается, можно посадить любого. Во-вторых, пустоту, в которую ты, как некогда царь Мидас в золото, превращаешь все, к чему ни прикоснешься. Ты не знаешь, какой это взрывчатый материал – пустота обманутых надежд. Не глядя, рассыпаешь ее, как порох вокруг костра. В третьих, цивилизационный тупик, куда ты загоняешь страну. Только идиот сейчас не понимает, что историческое время Запада на исходе. Что грядет великая антиглобалистская революция. Что дни доллара и нынешней финансовой системы сочтены. Но ты, как быка на бойню, тащишь Россию в сырьевой обоз исчерпавшей себя, не имеющей будущего западной цивилизации. Ты продлеваешь ее существование за счет разорения собственной страны. Лижешь задницу ее ничтожным, ни на что не способным «лидерам».
Ты спрашиваешь, как я могу тебе помочь? Да, в сущности, никак. Если ты сам не хочешь себе помочь. А поможешь себе лишь в том случае, если осознаешь, что спасти страну может только цивилизационный сдвиг, новая реальность, иная система ценностей. Жизнь по новым правилам. Ты должен впустить это в себя, сделать своим судьей. Пока еще есть призрачная возможность отвалиться от тонущего западного корабля. Ты должен философски обосновать этот сдвиг, сформировать новую реальность, утвердить новую систему ценностей, детально расписать жизнь по новым правилам. Только тогда ты останешься в истории.
Ты же пока боишься очистить страну от дерьма своих предшественников, ходишь по нему, не замечая, как сам начинаешь смердеть. Держишь руки на руле, но не крутишь его ни влево, ни вправо, ни давишь ни на газ, ни на тормоз. Ты даже представить себе не можешь, как скор и внезапен будет твой конец! Так можно управлять Люксембургом, но не Россией. Иной масштаб решений. Ты должен на что-то решиться. Иначе…»
***
…Президент, дочитав до этого места, захлопнул книгу и отодвинул ее от себя. Потом погасил настольную лампу и в наступившей сумрачной тишине прислушался. Раздражения не было. Он уже давно научился управлять не только своими мыслями и желаниями, но и подсознанием, не пускать на волю томящиеся там страхи, воспоминания и предчувствия. Не было и страха, он давно уже ничего не боялся. Слишком много подлостей, опасностей и трагедий было на его жизненном пути после пятидесятилетнего рубежа. И обиды на умного, начитанного экономического советника тоже не было. Осталась ироническая усмешка. Зачем-то это было ему нужно? На что-то он все же надеялся.
И особых переживаний не было. Он научился быть холодным, безразличным и отчужденным. Но что-то оставалось, не давало просто встать, пойти в спальню, забыть прочитанное. Нечто не отпускало, требовало понимания, определения. Таким было состояния, которое длилось после прочтения этой неожиданной книги.
Президент еще раз пристально проанализировал ощущения, постарался прокрутить ассоциации, квадрат понимания и найти определение своему состоянию. Вместо этого пришла странная мысль. Он вспомнил название шоссе, которое вело к его нынешнему жилью, скрытому сосновым бором, речушками и многоэшелонированной охраной.
Успенское шоссе. Успение. Смерть.
Он усмехнулся краешками губ. Шоссе смерти. Его дача стоит в зоне смерти. Все его правительство, вся элита страны живет в этой зоне. Они живут на территории смерти, в стране, на главной площади которой лежит бальзамированный мертвец. В стране, в которой вымирает население. Все сходится. Россия – это территория, где победила смерть.
И президент понял свое состояние. Вдруг откуда-то из его школьных обид, бытовой неустроенности и стремления доказать себе и всем окружающим свою успешность, силу и победоносность выплыло вдруг слово – ясновидение. Он никогда не касался этой области, оно было чуждо его мироощущению. Но слово это появилось. Он знал, что сейчас мысли его ясны как никогда. Они проникают в самую глубину явлений, и связано это с только что прочитанными строками. Эти строки были таким же плодом ясновидения неизвестного ему автора, как и последние мысли – о шоссе, даче и стране, президентом которой он оказался по невероятному стечению событий. Нет, все же вероятному, событиями предопределенному и логичному.