Третий удар. «Зверобои» из будущего

Вихрев Федор

Внезапно колонна стала, и из одного танка выскочили несколько немцев и начали бегать вокруг машины. Через несколько минут к ним подошел и командир. Они о чем-то спорили, но о чем, я не услышал. Через десять минут колонна ушла, оставив, видимо, сломавшийся танк стоять на обочине.

Вернувшись в лагерь, я созвал солдат.

— Значит так, ребята, — начал я, — у немцев новый танк нарисовался…

— И что? — спросил кто-то из строя. — И его раздолбаем!

— Я в этом не уверен, — возразил я, — для Т-42 он может оказаться серьезным противником. Я его ТТХ не знаю… Но! У нас есть шанс, если повезет, затрофеить одного.

— В смысле? — спросил Стас.

— Да тут один недалеко сломался у них — если до ночи не починят или не утащат и движение на дороге уменьшится, попробуем

его захватить. Не сможем починить — так хоть посмотрим, как его можно бить…

Мякишев

Перед самым вылетом возникла новая задержка (к счастью, небольшая). К командиру подбежали двое — один авиационный техник и некто в офицерской шинели и фуражке ГБ — вроде бы его называли Ващенко. О чем-то активно жестикулируя, побеседовали минут пять, разобрал только «критический износ купола», «на четвертом прыжке», «принудительное раскрытие». Выражение лица Ники, то есть Летт, пора привыкнуть, становилось все более и более матерным. Будь на ней такое лицо после баньки — обошел бы метров за тридцать. Буркнула что-то технику, бросила приказ своим. Идет ко мне.

— Возникли проблемы с нашими «крыльями». Приказано сменить парашюты. Решили выбрать модель с принудительным раскрытием, ваши парашюты тоже придется заменить — прыгать будем с 250 метров, ваши не раскроются.

— Извините, есть два момента. Не буду говорить, что я думаю про прыжок с 250 метров, мне говорили, что уже с 500 раскрытие не гарантировано — тут вам виднее. Но вот насчет «наших» парашютов… У фронтовых разведчиков своих парашютов просто нет, да и прыжковая подготовка далеко не у всех — у кадровых разве что. Например, у нас в группе прыгали только я на курсах усовершенствования комсостава и ТриДэ как планерист. Может, еще Док с вышки попрыгал, пока на врача учился…

Летт выразилась цветисто и непечатно, не каждый боцман так сможет.

— СБ, какого… молчали, что парашюта нет?

— А мы знали, что он нужен будет? Бойцы вон до ваших слов про «крылья» уверены были, что летим на другой аэродром — или прифронтовой, или партизанский.

— Ладно, все равно бы менять пришлось. Получить парашюты или заменить — без разницы. А если опасаетесь, прыгнут ли ваши, — прыгнут. Пойдем колонной, по конвейеру, когда задние выталкивают передних.

В полете успели поговорить с Летт и Алексом. Они рассказали мне об основном задании и о дополнительном — о старшем майоре Ярошенко и подозрениях насчет встречающих партизан. Есть о чем крепко подумать. Согласовали план первоначальных действий: высадка, сбор, бросок на 2–3 километра в сторону, передача сигнала «долетели, встретились нормально, потерь нет» — чтобы сбить с толку возможного противника в первоначально спланированной точке высадки. Потом — опять марш-бросок 5–7 километров, вторичный выход в эфир — передача личным кодом Летт информации для Ващенко, включая паши координаты и маршрут — оказывается, есть еще одна спецгруппа НКВД в том же районе. После этого — выход на маршрут, бросок 15–20 километров, привал.

Ника

«Разлилася синева, расплескалась. По тельняшкам разлилась, по беретам…» [7]

Эту песню здесь еще не поют, а вот синева как была, так и будет. Всегда. И неважно, что еще нет ее «на тельняшках и беретах», но в сердце она уже есть.

Небо на высоте две тысячи метров совсем не такое, как на земле. Солнце всходит из-под ног, снизу. Выше солнца, выше мира, выше богов… Крик летчика в открытые двери о минутной готовности отрывает меня от иллюминатора. Пришла пора окунуться в эту синеву. Небо-небо, как ты примешь нас? Не выдашь наши купола? Скроешь белоснежными облаками? Мы же твои дети — мы доверяем тебе наши хрупкие тела…

7

Песня группы «Голубые береты».

Оторвавшимися тучками планируем

вниз. По двое. Ветер еще ночной, холодный и резкий. Идем рядом. Летчики уже передали об успешном сбросе, а по договоренности сбросили нас немного раньше. Чуть-чуть. Но это фора нам как воздух необходима, чтобы разобраться с любой подставой, разобраться в себе. Доверие — это блюдо, за которое слишком дорого заплачено.

Мякишев

Выходим в зону высадки. Моим бойцам про экспериментальность прыжка говорить не стали. Стали колонной, от самого тяжелого (ТриДэ с пулеметом и солидным рюкзаком) до самого легкого. Летт — выпускающая. Перед строем — пара массивных контейнеров с грузом. Вылетели, как пули из пулемета, не успел даже сообразить. Удар воздуха в лицо, рывок за плечи, резкий разворот по ветру (без моего участия!) и почти сразу — еще удар. Сосновыми лапами по физиономии и телу. Черт подери! Вот же, «удачно» прилетел. А впрочем — и правда, удачно. Хвои нажрался, но зато ничего своего на сосне не оставил, ни челюсть, ни глаз, ни парашют.

Быстро собрались, нашли контейнеры (они звенели велосипедными звонками, не очень громко — но отчетливо). Пока альпинисты (мой Бык и кто-то из спецов Летт) растянули антенну, прямо на деревьях дождались окончания передачи, смотали антенну, я смог спокойно подумать. То ли подействовало исчезновение шума моторов, то ли свежий воздух, то ли свежая хвоя — но я понял, что царапалось у меня в голове по пути на аэродром! Не сдержавшись, ругнулся вслух, пришлось успокаивать Дока, что не из-за его манипуляций с моей физиономией.

Район действий! О котором мне не сказали ни-че-го. И ничего не говорили старлею, который командовал разведротой до меня! И тем не менее — он отбирал людей, ходивших именно под Ровно!

На марше пристроился между Летт и Алексом. Конечно, собирать всех трех командиров в кучу — верх глупости, но… Поговорить надо, и срочно, причем — без посторонних ушей.

— Товарищи командиры, в нашей группе может быть враг.

— Откуда?!

Объясняю расклад со слишком много знавшим офицером. Конечно, есть шанс, что он просто угадал, но рассчитывать на это не то что глупо, а преступно. Если он работал на врага, то должен был постараться внедрить в группу помощника себе. Если использовался втемную, то тем более. Вариант, что наш самолет должны были просто сбить истребители, узнав от Ногинского время вылета и маршрут, я отбросил. В таком случае, при использовании втемную, ему не стали бы говорить лишнего. А сознательный агент не пошел бы на самоубийство — позавчера днем или вечером должно было произойти что-то, что помешало бы вылету.

— Хреново. И что же делать?

— Во-первых, работать спокойно, никаких явных повышений бдительности — без дополнительной внешней мотивации. Во-вторых — внимание и наблюдение. Пока это все, что можно сделать.

К полудню удачно отмахали около двадцати пяти километров. Остановились на дневку и обед. Пока бойцы разбивали лагерь и разогревали консервы на имевшихся у спецов Летт спиртовках с таблетками сухого спирта (чтоб не дымить в опасной зоне), мы втроем — я, Летт и Алекс — отошли в сторонку, обсудить дальнейшие действия.

Услышав предложение Летт о разделении на три группы, с последующей сдачей одной из них немцам для проталкивания «дезы», я, мягко говоря, охренел. А также — от реакции Алекса, который готов был возглавить группу смертников.

— Так, товарищи. Скажите, при посадке никто из вас головой об дерево не приложился?! Стоп, не надо на меня зыркать! Я вас выслушал — извольте и вы тоже. Во-первых, даже в случае принятия этого «плана» Алекса в числе пленных быть не должно — он знает СЛИШКОМ много! Я не сомневаюсь в его патриотизме и стойкости, но я не сомневаюсь и в профессионализме немцев из СД и гестапо. Во-вторых, мы не можем себе позволить ни разделение на группы, ни потери до выполнения основного задания. Поскольку нас всего одиннадцать человек, включая командира и возможного предателя, три группы — это по три-четыре человека в каждой. В какой бы ни оказался предатель — он может нанести непоправимый урон. Оказавшись же в группе пленных, он просто сделает все это бессмысленным.