Третий всадник
Шрифт:
– Операция чекистско-боевая. На ее время вы считаетесь мобилизованными в ОГПУ, неподчинение, трусость и саботаж будут расценены по всей строгости. Это понятно? – спросил Русаков.
– Да понятно все, – послышались вразнобой голоса.
Все это продотрядовское воинство, разношерстно одетое – кто в пальто, кто в куртке и пиджаке, кто в сапогах, а кто в модельных кожаных нэпманских туфельках, сильно напоминало Красную армию образца 1918 года. Что роднило всех этих бойцов – винтовки-«мосинки» на плечах.
Москвич останавливал насмешливый, холодный и требовательный взгляд на каждом, отчего люди невольно выпрямлялись и расправляли плечи, испытывая
И тут меня как током пронзило. Краем глаза я заметил, как Русаков многозначительно переглянулся с ним. Мимолетно, незаметно, как они думали. Но я не первый год играю в эти игрушки-погремушки. И просто нутром ощутил нить, связывающую этих людей. Все понятно. Связка осведомитель – куратор. Теперь становится ясно, кто донес нам о планах товарища Лифшица.
М-да, так засыпаться. Я был о Русакове лучшего мнения. Хотя и на старуху бывает проруха. Да и таких чувствительно-глазастеньких, как я, на самом деле вокруг совсем немного. Так что прокол не слишком значительный… Но все же прокол.
Снова заурчал мотор, и наш автобус двинулся следом за грузовиком. Русаков изложил нам диспозицию, а заодно распределил, кто как действует и кто кого страхует. С учетом моего длинного, как век Мафусаила, и славного, как подвиги Геракла, послужного списка, меня по неизменной доброй традиции поставили в штурмовую группу на острие атаки. Как всегда. Одно непонятно, как с таким счастьем я до сих пор жив. Но ведь жив и сегодня тоже погибать не собираюсь. Всех делов-то – спеленать одного контрика. Или не одного – это скоро увидим. Но под ложечкой все же тревожно засосало. Потому что пуля, она дура, и когда чекиста найдет – одному богу известно. А жить, несмотря на все невзгоды, мне еще не надоело… Ладно, главное – спокойствие. Нет ничего хуже, чем изводить себя всякими трепетными чувствами и заковыристыми мыслями перед горячим дельцем.
Мы остановились на самой окраине Нижнепольска, где в ряд шли заросшие пруды, неухоженные лесопосадки, а у реки чернела давно брошенная лодочная станция. До революции эти места славились престижными имениями, но Гражданская война прошлась по ним катком, так что теперь здесь лишь руины.
Перед нами открылось длинное, приземистое строение, некогда бывшее богатым домом, который теперь погибал, лишившись крыши и рухнувшего правого крыла. Слева от него стоял относительно целый флигелек, правда, без окон и дверей. Когда-то все это было барским поместьем, позже выкупленным богатыми купцами и разоренным в 1918 году. Управление землепользования, за которым оно числилось, хотело отдать его под коммуну и отремонтировать, но все никак руки не доходили. Здесь мы две недели назад проводили мероприятия по отлову беспризорников, насобирали их пару десятков. Теперь тут тишина, пустота.
Мы растянулись цепочкой, охватывая объект атаки. Продотряд маячил за спиной. А я, Русаков, Лифшиц и пара чекистов из нашей группы опасливо приближались к флигелю.
– Там он, выродок, – прошептал Русаков, замирая и пялясь на строение. И на самом деле в окошке мелькнул отблеск огонька. – Брать живым. Несмотря ни на что.
Живым так живым. Проявим геройство. Главное при этом – самим живыми остаться. Ну а с его жизнью – как получится. Тут загадывать нельзя. Но задача понятна.
А потом начался штурм, если это можно так назвать. А если проще – задержание особо опасного преступного элемента.
По отмашке москвича мы рванули вперед, по заранее определенной траектории, как булыжники, пущенные умелой и сильной рукой.
Я ринулся в оконный проем, где давно не было даже рамы. Раньше бы легко исполнил этот гимнастический номер. Не шибко я постарел со своих лучших времен, но вечное недоедание сказывалось и на моем молодом и, кроме того, очень увесистом атлетическом организме. Так что от напряжения в висках забилась упругим напором горячая молодецкая кровь. Но все же приземлился я на каменный пол удачно и даже ловко, как могло показаться со стороны. И твердо сжимая в руке свой любимый наган, надежный, прошедший со мной через бесчисленное количество передряг, сохранивший мне жизнь там, где сохранить ее казалось делом безнадежным.
И тут же разом я ухватил кадр бытия, картинку, расставившую все по своим местам. На полу тускло мерцала керосиновая лампа, отбрасывающая неверный свет на окружающие предметы. Справа львиную долю пространства занимала изразцовая, выщербленная и местами сколотая печь. А за ней на колено присел человек в сером пальто и что-то рассматривал.
Я даже крикнуть «мяу» не успел. Если бы он выхватил оружие, я десять раз успел бы продырявить ему какой-нибудь не особенно жизненно важный орган – молотил с трех метров из нагана без промаха, муху мог сбить на лету, хотя это я себе льщу. Но вот только он уже держал что-то стреляющее, похожее на увесистый пистолет, в руке. И ствол, как назло, уже был направлен в мою сторону, поэтому при виде свалившегося как снег на голову меня противнику и напрягаться не пришлось, просто коротенько нажать на спусковой крючок. Случайность. Стечение обстоятельств. Неужели в этом оружии и затаилась та самая моя пуля, что так долго жаждала встречи со мной на полях многочисленных битв и схваток и в итоге нашедшая в этих жалких развалинах?
В критических ситуациях сознание всегда разбивается на несколько частей. Где-то в стороне бодро нашептывает какие-то вселенские истины философ-ворчун – мол, такова мимолетность жизни, идущей всегда рядом со смертью. Другая часть сознания просчитывает варианты развития событий и перспективу действий. А между тем тело действует само, на знакомых миллион лет рефлексах – выжить и победить. Так что я в ту же секунду просто рухнул на пол. И в отчаянье билась мысль, успею ли?
Грохнул выстрел. И шальная пуля все же настигла меня…
Глава 2
Было больно. Будто наждаком грубо прошлись по спине.
Потом загрохотало основательно. То ли так моя душа отлетала ввысь сквозь тучи и гром небесный, то ли кто-то стрелял над ухом.
На инстинктах я перекатился в сторону. И только так понял, что живой. И что пора самому действовать.
Приподнялся на колене, вскинул наган, так и не выпущенный из руки. Мой палец начал было тянуть спусковой крючок, но не дожал до выстрела. Все уже разрешилось без меня, так что можно спокойно расслабиться и подумать о себе.
О себе? Ну что же, рад сообщить сам себе, что жив и двигаюсь. И даже могу, пошатываясь, подняться и оглядеться.
Спина саднила, по ней что-то текло. Да не что-то, а кровь! Моя кровь! Ничего, не в первый раз.
Дотянулся я до спины с трудом. Моя любимая, крепкая и надежная куртка разорвана. Чувствительность кожи присутствует.
– Живой, товарищ Большаков? – послышался как всегда задорный голос Русакова. Ему вообще все нипочем.
– Относительно, – кивнул я.
– Осторожнее с врагом надо. Аккуратнее.