Третий всадник
Шрифт:
– По самой ситуации, а не по нашим грехам.
Я пожал плечами:
– А чего тут думать? Этот виновно убиенный то ли сам за нычкой полез, которая ему понадобилась. То ли Головченко его послал вперед, как смертника в прорыв, на случай, если точка под контролем чекистов… Хотя последний вариант маловероятен.
– Почему? – заинтересовался москвич.
– Да мне кажется, если это общая их нычка, то сам Головченко там уже давно побывал.
– С чего ты это взял?
– Чемодан тот фартовый. Он пуст.
– А не Цыпин принес его с собой, чтобы погрузить все нужное?
– Что погрузить? Патроны, гранаты и пистолеты? На черта они ему в бегах нужны в таком количестве? Нет, он пришел за содержимым чемодана. Чемодан был в тайнике, это по слою пыли и каменной крошки на нем видно. И выпотрошили его заблаговременно, что Цыпина сильно душевно задело. Недаром чемодан продавлен. Уверен, это он по нему от избытка эмоций прыгал. – Я усмехнулся, представив, как контрик, подобно обезьяне, руками и ногами скачет по пустому чемодану, оскаливая клыки. Фу, ну и фантазии!
– Кто выпотрошил? – продолжал напирать москвич. – Головченко? А чего он не прихватил с собой сам чемодан? Зачем из него что-то перекладывать?
– Наверное, чтобы не привлекать лишнего внимания. Человек с чемоданом гораздо более заметен, чем человек с обычным мешком. Особенно если он для маскировки одет в крестьянские лохмотья. Вы обращали когда-нибудь внимание на крестьянина с мешком?
– Твоя правда, – кивнул Русаков. – И где сейчас Головченко?
– Да кто ж его знает? Может, совсем рядом прячется. Но, скорее всего, взял, что нужно, и рванул из области на оперативный простор. Теперь ищи-свищи ветра в поле.
– Эх, – покачал головой Русаков. – Наверняка в тайнике интересные бумажки были. Очень бы они нам пригодились. Потому как голову мы срубили, а тулово гидры где-то здесь. Совсем рядом. И отравляет оно все вокруг… Ладно, иди-ка ты на боковую, товарищ Большаков. Спать тебе осталось два часа. Не забыл в пылу сражения, что у тебя выезд в Свободное?
– Память пока не отшибло, – поморщился я. Эти выезды для меня с каждым разом были все тягостнее, но выбирать не приходилось.
– Рана не помешает?
– Не помешает.
– Тогда ты старший, – опять перешел на бодро-повелительный, не терпящий возражений тон Русаков. – И особо никого там не жалей. Образцово-показательно их надо укатать…
Глава 3
Наш «АМО» колдыбал по ухабистым и совершенно неприспособленным для его нежных колес дорогам. Деревянные, обшитые железом стенки жалобно потрескивали и скрипели, а крыша из дерматина вибрировала. Да, дороги в России – вещь порой скорее условная, чем реальная.
Светало. Мы обгоняли неторопливо тянущиеся телеги, уныло бредущих с граблями и прочим инструментом на плечах изможденных крестьян. А вот и вестники новых времен – на полях стрекотали трактора, доселе чудо невиданное. Но некоторые из них стояли как вкопанные – то ли поломанные, то ли трактористы не горели рабочим энтузиазмом. В общем, жизнь текла, весна несла первое тепло, шел ранний сев. Но все время, выезжая за город, я погружался в ощущение, что все в этих местах идет будто через не хочу, через сопротивление среды. И я знал, как называется это сопротивляющаяся среда. Голод.
Рожденный страшным неурожаем Голод – это напасть и гнилое содержание всего последнего года. Его в официальных документах тактично именуют «продовольственными затруднениями», но страшной сути это не меняет. Он встает тенью, мерещится изо всех углов. Он забирает силы и желание жить.
Голод несет с собой безысходный липкий ужас и пагубу. Недаром попы называют его третьим всадником Апокалипсиса. Нет, конечно, не лучше было в Гражданскую – тоже голод, тиф и испанка косили народ миллионами. Но тогда понятно – шла схватка не на жизнь, а на смерть, это была плата за победу над беляками и интервентами. А здесь будто спустился неожиданно сверху комковатый туман, и начался бесконечный кошмар. Какая-то непреодолимая природная сила – как землетрясение или цунами. Только растянутая на месяцы и годы. И в отчаянье порой кажется, что Голод пришел навечно.
Только не будет он вечно. Он ныне наш главный враг, не дававший стране уверенно идти вперед. И мы свернем ему шею. В том числе руками органов ОГПУ. В том числе и сейчас, когда дадим ему пинка в селе Свободное, расчехвостив его прихвостней.
В салоне автобуса дремали Елоев, прозванный Горцем, и Якин, он же Вася Говорун, – уполномоченные из нашей специальной группы. Горец горяч и впечатлителен, но быстро выгорает и не склонен к отвлеченным переживаниям. А Говорун треплив без меры, хохотун, живет одним моментом. Им, в отличие от меня, посторонние рефлексии чужды. Оба исповедовали завет опытного вояки – безмятежно дрыхнуть при любой возможности и в любой обстановке. Ну а что – солдат спит, служба идет.
На задних сиденьях клевали носом трое приданных нам продотрядовцев. Народ они полезный. Лучше всего себя проявляли при поиске сокрытого зерна. На эти их таланты я сейчас сильно рассчитывал.
В самом уголке, поправляя сползающие с носа очки-велосипеды, увлеченно листал книжку в серой дешевой бумажной обложке Федя Симонян, лицо неопределенной национальности. Он был ревизором Рабоче-крестьянской инспекции. Я не встречал людей, которые лучше него разбираются в приходах-расходах, дебетах-кредитах и в бухгалтерской документации. И он, как никто другой, знает, в чем состоит суть народной поговорки: «Деньгам счет, а хлебу мера».
Тряслись мы по колдобинам до цели часа три. И вот наконец замаячило село Свободное. Если там и была когда-то свобода, то на пользу явно не пошла – сегодня в нем царила нищета, она будто пеленой окутала вросшие в землю по окна русские бревенчатые избы на три окна, с покосившимися заборами из штакетника, огороды, сараи и хлипкие хозяйственные постройки. Вокруг простирались бескрайние поля, вдали лениво полз трактор.
В селе было как-то пусто. В лучшие времена в сельской местности при появлении чуда чудного – автомашины – на улицу высыпали толпы, прыгали радостно мальчишки, сосредоточенно крестились повязанные наглухо платками суровые бабки, поминая бензиновых чертей и лешего на колесах. Здесь же царила зловещая пустота.