Третий
Шрифт:
— А кто еще находился в это время вместе с вами? — перебил его Мартинс.
Кулер отпил большой глоток и смерил оставшееся в стакане добрым, усталым взглядом.
— Кого вы имеете в виду, мистер Мартинс?
— Мне сказали, что там был еще один человек.
— Не знаю, кто мог вам это сказать. Все подробности можно найти в материалах дознания. — Он налил в оба стакана щедрые порции виски. — Нас было там только трое — я, Курц и водитель. Да еще, конечно же, врач. Наверное, вы имеете в виду врача?
— Человек, с которым я разговаривал, оказывается, глядел в окно — он
— Он не показывал этого на суде.
— Не хотел впутываться.
— Этих европейцев никогда не научишь быть хорошими гражданами. Дать показания было его долгом. — Купер задумался, хмуро уставясь в свой стакан. — Как ни странно, мистер Мартинс, два свидетельства о несчастном случае никогда полностью не совпадают. Да что там, даже мы с Курцем разошлись в некоторых деталях. Такие вещи происходят внезапно, до катастрофы никому в голову не приходит схватывать подробности, а потом приходится все вспоминать, восстанавливать. Наверно, этот человек слишком уж старался припомнить, что было до, что после, и перепутал нас четверых.
— Четверых?
— Я считаю и Гарри. Что он еще видел, мистер Мартинс?
— Ничего особенного — только утверждает, что Гарри был мертв, когда его вносили в дом.
— Умирал — разница не столь уж существенная. Выпьете еще, мистер Мартинс?
— Нет, пожалуй, довольно.
— Ну а мне еще глоток будет кстати. Я очень любил вашего друга, и рассказывать об этом тяжело.
— Давайте, я выпью тоже — за компанию, — сказал Мартинс. И пока виски еще пощипывало язык, спросил:
— Знаете вы Анну Шмидт?
— Подружку Гарри? Встречался один раз, и все. Честно говоря, он выправил ей документы с моей помощью. Постороннему я бы в этом не признался, но иногда приходится нарушать правила. Гуманность — это тоже долг.
— Что у нее приключилось?
— Говорят, она венгерка, дочь нациста. Опасалась, что русские ее арестуют.
— Русские? С какой стати?
— Документы у нее были не в порядке.
— Вы передали ей какие-то деньги от Гарри, не так ли?
— Да, но говорить об этом я бы не хотел. Это она вам сказала о деньгах?
Зазвонил телефон, и Кулер допил свое виски.
— Алло, — сказал он. — Да, да. Это я. — Потом, держа трубку возле уха, с безрадостной, терпеливой миной слушал чей-то голос издалека.
— Да, — однажды произнес он. — Да.
Взгляд его был обращен на лицо Мартинса, но казалось, он смотрит куда-то вдаль; блеклые, усталые добрые глаза глядели словно откуда-то из-за моря.
— Правильно сделали, — сказал он одобрительным тоном, а потом чуть раздражительно — Конечно, их доставят. Даю вам слово. До свидания.
Положив трубку, устало провел рукой по лбу, словно вспоминая, что нужно сделать. Мартинс спросил:
— Слышали вы что-нибудь про махинацию, о которой говорит полиция?
— Прошу прощенья. Вы о чем?
— Говорят, Гарри был замешан в какой-то грязной махинации.
— Нет, — сказал Кулер. — Это немыслимо. У Гарри было высоко развито чувство долга.
— Курц, похоже, думает, что мыслимо.
— Курцу не понять англосакса, — ответил Кулер.
9
Было уже почти темно, когда Мартинс шел вдоль канала: на другом берегу виднелись полуразрушенные купальни Дианы, а вдали над развалинами, в парке Пратер, неподвижно чернело большое колесо обозрения. За серой водой находилась вторая, советская зона. Собор святого Стефана вздымал над Старым городом свой громадный поврежденный шпиль. Проходя по Кертнерштрассе, Мартинс миновал освещенную дверь здания военной комендатуры. Четверо солдат международного патруля усаживались в «джип», русский сел рядом с водителем, потому что его стране предстояло «председательствовать» до конца месяца, англичанин, американец и француз — сзади. Третий стакан неразбавленного виски кружил Мартинсу голову, и он вспомнил женщину из Амстердама, женщину из Парижа: одиночество шло рядом с ним по людному тротуару. Миновав улицу, на которой находился отель Захера, он пошел дальше. Ролло возобладал над Мартинсом и направлялся к единственной женщине, которую знал в Вене.
Я спросил, как ему удалось найти Анну.
— А, — ответил он, — перед сном я изучал карту и отыскал тот дом по взятому накануне адресу.
Свои городские маршруты Ролло изучал по картам, названия улиц и перекрестки запоминались ему легко, потому, что в одну сторону он всегда ходил пешком.
— В одну сторону?
— К женщине — или к другу.
Ролло, конечно, не знал, что застанет Анну, что она не занята в вечернем спектакле, или, может, ему запомнилось и это — из афиш. Так или иначе, она была дома, сидела в нетопленой комнате, кровать была сложена как диван, на шатком экстравагантном столике лежала отпечатанная на машинке роль, открытая на первой странице, потому что мысли Анны блуждали далеко от «дома». Он робко сказал ей (и ни Мартинс, ни даже Ролло не могли бы сказать, насколько робость была наигранной):
— Решил зайти, проведать вас. Видите ли, я шел мимо…
— Мимо? Куда?
От Старого города до границы английской зоны добрых полчаса ходьбы, но у Ролло всегда бывал заготовлен ответ:
— Мы с Кулером выпили слишком много виски. Мне нужно было пройтись, и я случайно оказался здесь.
— Спиртного у меня нет. Могу предложить чай.
— Нет, нет, спасибо. Вы заняты, — сказал он, глядя на роль.
— Дальше первой реплики у меня дело не пошло.
Взяв роль, он прочел: «Луиза (входит). Я слышала детский плач».
— Можно посижу у вас немного? — спросил он с любезностью, идущей скорее от Мартинса, чем от Ролло.
— Буду рада.
Он грузно опустился на диван и, как потом рассказал мне (потому что влюбленные, если удается найти слушателя, рассказывают все до последней мелочи), что только тут толком разглядел Анну. Она стояла, чувствуя себя почти так же неловко, как он, в старых фланелевых брюках, плохо заштопанных сзади: стояла твердо, широко расставив ноги, словно противостояла кому-то и твердо решила не сдавать позиций — невысокая, несколько приземистая, будто припрятала свое изящество для профессионального применения.