Третья половина жизни
Шрифт:
– Пустая.
– Странное место, всё никак не привыкну. Сорок домов, целый посёлок. И только двое гидрологов да нас семеро.
– Считай, шестеро. Ревизор на Макус с Саулисом ушёл, четвертый день нету. Чего его туда понесло?
– Не наши дела.
– Тоже верно. У него свои дела, у нас свои.
– И вот что забавно – поближе друг к другу сбились, в один дом, потесней.
– Топить меньше.
– Завидую вам, Мартыныч. У вас очень практический склад мышления. Много времени сберегает, думаешь только
– Снова вроде как шум?.. Да, одряхлел дом. И срублен недавно, лет десять всего, для дома это не срок. Дома без людей быстро дряхлеют. Неужели я спутал? Не должно бы. У нас, кто всю жизнь при рации, слух острый. И спутать, стенки кто простукивает или это дом от старости… А ну-ка, попробовать.
– Тише! Разбудите всех.
– Что вы, тут хоть из пушки… Ишь ты, и вправду! Эй, малый, ты чего выскочил?
– Ёжики. Тут где-то. Андрей Палыч, посветите.
– Какие ёжики, Задонский? О чём вы?
– Ёжики, точно, чего вы смеётесь? Я знаю, у нас дома двое жили. Чуть ночь, так и пошли стукотить по избе. Это они мышей ловят. Нужно в ящик посадить, а то в спальник залезут, ну их!
– Совсем обалдел малый спросонок! Ветер это. В здешних местах только люди да клопы выживают. Зимой морозы под пятьдесят, откуда ёжикам взяться?
– Вы уж, Мартыныч, не знаю за кого меня держите! Думаете, мне не обидно? Ветер! Ветра-то третий день нету. Сами говорили, после циклона всегда затишье. Не так, что ли?
– Было, говорил.
– Это мы здесь стучали. Случайно. Идите спать, Задонский, у вас с Хазановым завтра трудный маршрут.
– Опять небось на ту буровую? У, холера, вся это геология, связался я с вами! И тянет его туда, и тянет, будто ближе буровых мало!.. Мартыныч, возьму тушёнки жестяночку, а? Организм требует. Не полопаешь, не потопаешь. А топать туда, вон Андрей Палыч сам знает, не даст соврать – двадцать три кэмэ в один конец!
– Возьми, что ж с тобой сделаешь… Ёжики – приснится же такое! Вот за что я Север люблю, никакой гадости здесь не водится. Ни змей, ни скорпионов там всяких… Андрей Павлович, а парень-то верное наблюдение сделал.
– О Хазанове? Не удивительно, что его туда тянет. Обнаружить в таких местах бесхозную буровую, не каждый день такое бывает. Это всё равно что в городе найти сто рублей. Даже двести.
– Верно, двести рублей редко находят.
– Их редко теряют.
– И это верно. Только я про другое. Ветра-то в самом деле нету. И вчера не было… А?.. Ладно, прямо спрошу. Чего вы ищите, Андрей Павлович?
– То, чего не терял. Как и все геологи. Как обычно оформляется техническая документация на буровые работы?
– Ну, журналы у них там. Смену сдал, смену принял. Сколько метров пробурили, какие породы. Вам лучше знать, вы же учёный.
– Учёный я не этому. Гидрогеохимия и разведочное бурение – разные вещи. Эти журналы что, толстые, тонкие?
– Да изрядные, как хорошая книга. Штуки по три на каждую буровую. Когда работы здесь закругляли, у Шубина целая библиотека собралась… Так вы, Андрей Павлович, не геолог? Как же вы здесь оказались?
– Да как и вы, случайно. Вряд ли вы в молодости предполагали, что всю жизнь просидите у рации по таким вот медвежьим углам.
– Это как посмотреть. Сами-то мы, Чесноковы, с Поволжья. От голода подались в Мурманск, на строительство порта, я тогда ещё пацаном был. На кораблях к радиоделу и приспособился. С Кренкелем на Северной Земле зимовал, от самого Отто Юльевича Шмидта собственную его книгу с дарственной надписью имею. Потом, правда, к людям потянуло. Да тут своих надо было кормить, старика-то моего в трюме придавило, мать осталась с двумя сестренками. А там и война… Так оно всё и бывает. В молодости поманивает туда, где людей поболее. А к старости к тишине тянет. Только вам-то, Андрей Павлович, рановато тишины искать. Сколько вам – лет тридцать пять?
– Тридцать четыре.
– Завидная пора. И молодой ещё, и уже не дурак. Оно, правда, и в молодости в тишине немного побыть, сам с собой, очень это дело полезное… Так вы, значит, полагаете, что они где-то здесь?
– Они? Что вы имеете в виду?
– Документы с той буровой. Что ж, хорошее рассуждение. Если этих журналов нету там, где им положено быть, где-то же они есть.
– Если они вообще есть. Кто такой Шубин?
– Шубин?
– Да, Владимир Семенович.
– Начальник нашей экспедиции.
– Спасибо, Мартыныч, теперь я знаю, кто у нас начальник. В своё время он руководил здесь буровыми работами, это я тоже знаю. Что он за человек?
– Очень я затрудняюсь, что вам на это ответить. Одно дело, если бы он у меня про вас спросил. А вы про него – совсем другое. Потому что вас я неполных две недели знаю, а с ним три года, считай, бок о бок прожил. В этом же доме. Я у себя, при рации. А он – в том вон углу его койка стояла, за фанерной отгородкой, вы её разломали, когда верстак под свою лабораторию делали.
– У начальника партии не было своей комнаты?
– А откуда бы её взять? В каждом доме людей было что селедок. Триста пятьдесят человек работали, представьте-ка! Это мы сейчас, как князья. А тогда чуть ли не вповалку спали. В той комнате, где вы с Хазановым разместились, производственный отдел жил. В той, где я и Задонский, – бурмастера. Где журналист и ревизор – геологи. А в той, где студентка, механики. Такие жеребцы были, весь дом голыми бабами залепили, фигуристками, и сейчас вон висят… Пойду, однако. Запрос Игоря Константиновича и вашу радиограмму я передал. Ложиться надумаете, дровишек подкиньте. И лампу задуйте, чего керосин жечь!