Третья пуля
Шрифт:
ЛХО: Сэр, я не признаю капитализма и хочу, чтобы моя семья жила в обществе, ценящем учение Маркса и ведущем борьбу за дело рабочего класса.
КГБ: Но вы уже провели два с половиной года у нас, мистер Освальд, и, похоже, что в определённый момент вы пресытились учением Маркса и борьбой рабочего класса.
ЛХО: Сэр, тут не было моей вины. Меня сгубили завистники, ненавидевшие меня за мой ум, за то, что я женился на самой красивой девушке, за героизм, который они во мне ощущали. Великих Ленина и Сталина так же окружали жалкие завистники и противники!»
Здесь я узнавал всё, что презирал в людях. Он был высокомерен и надменен, что в сочетании очевидной тупостью делало его отталкивающим. Он был задиристым и агрессивным, но как вспыхивал, так и сдавался. Его грубые выходки по ходу беседы с Борисом и Игорем (на
161
пара шутов-героев газетных комиксов, публиковавшихся в США
Из того, что я добыл не заглядывая в его дело — ни наше, ни ФБРовское — было видно, что он являлся эпическим неудачником, проваливая любую работу, ругаясь со всеми нанимавшими его хозяевами и предавая любого друга который у него заводился. Будучи типичной бесполезной личностью, он шумно пёр вперёд, не имея ничего за душою, кроме напускной бравады, трусости, хвастовства и притворства. Я посчитал, что все достижения, о которых он заявлял, были ложью — как оно и оказалось. Сюда же ложились и иные недостатки: неспособность собраться, непомерная обидчивость, коэффициент интеллекта около нижней границы нормы безо всяких компенсирующих этот факт талантов и озлобленность мелкого человечишки на всё вокруг, что больше него самого. В нём одновременно уживались забияка и трус, лжец и мошенник, лишённые всякого очарования, шарма и харизмы и склонные к упрямой гонке за идиотскими целями: в целом — грядущая катастрофа отдельно взятой жизни. Как раз то, что мне нужно.
Он объяснял русским, что целью его жизни было попасть на Кубу к Кастро, но кубинцы ему благоразумно отказали, однако сообщив, что если он получит русскую визу, то по ней сможет и Кубу посетить, но не остаться. Вот он и явился сюда, в сердце всей истории, чтобы припасть к социалистическому величию и занять своё место на его небосклоне.
Но в особенности на второй день ему не пришлось легко. Наверное. К этому времени Игорь и Борис связались с московским КГБ, проглядели обзор двух с половиной лет неприметного пребывания ЛХО в Минске вкупе с безо всякого сомнения нелестными отзывами о рабочей этике Освальда и его личности, сделанными его так называемыми завистниками и пришли к верному решению.
Красные знакомы со странностью американской системы. Она производит людей, которые могут двигать горы, создавать индустрии, побеждать в мировых войнах, превышать звуковой барьер и сбивать «МиГи» над Кореей в соотношении шесть к одному. И в то же время неизбежно производит небольшое количество несогласных, амбициозных и бесталанных мечтателей, которые неспособны добиться чего-либо в жизни, но не желают признаваться себе в своих недостатках и винят какую-то «систему», разыскивая её противоположность в качестве места, которое позволит им воссиять. Свою жизнь они проводят в воображении себя секретными агентами, судьба которых — сокрушить аппарат «системы» и получить щедрую награду от её оппонентов за такую помощь.
Подобные образчики знают историю поверхностно и не замечают, что первым делом после победы социалистического тоталитарного государства становится сбор секретных агентов, которые тяжко трудились в её интересах, доставка их на Лубянку чёрными «воронками» среди ночи и их расстрел. Красные не терпят предателей — даже помогающих им. Спросите пумистов [162] времён испанской революции, которые узнали об этом, стоя у расстрельной стенки в Барселоне.
Освальд не знал ничего об этом и не переживал. Хоть он и был признан предателем, но ему нечего было предложить своим новым друзьям. Он потерпел неудачу, так и не распознав нюанса, требовавшего от предательства участия двух сторон, каждая из которых предлагала что-то другой и провалил первое покушение. Жалкий пёс. Никогда я не презирал его
162
члены партии POUM
Затем, в конце второй встречи последовал ключевой диалог — уже после того, как они довели до него свой отказ, но перед тем, как позвать охрану чтобы его вышвырнули из посольства силой если он будет протестовать.
Я обратил внимание, что на этот раз не было ни Бориса, ни Игоря, но был новый персонаж— назовём его «Иван», имевший более высокий ранг в КГБ. Со свихнувшимся американцем он разговаривал непринуждённо и ровно. Иван сказал ему: «мистер Освальд, мы убеждены, что при втором посещении Советского Союза вы окажетесь ещё менее счастливы, нежели при первом. Моей личной рекомендацией вам будет содействовать делу революции изнутри ваших границ, продолжая ранее упомянутую вами активность: раздачу листовок комитета „Честная игра с Кубой“ и распространение сведений о преимуществах нашей системы перед вашей в личных дискуссиях с американскими гражданами.
ЛХО: Сэр, знаете ли вы, с кем вы говорите? Я не какой-то дурацкий спорщик, а солдат революции, я — человек действия!
КГБ: Слушайте, мистер Освальд, пожалуйста, успокойтесь. Нам не нужны неприятности.
ЛХО: (кричит) Нет, слушайте меня! Я был тем снайпером, который десятого апреля стрелял в генерала Уокера — фашиста, предателя, агрессора, будущего тирана, врага левых, социализма, Кубы и СССР! Я сидел в темноте со своим „глаз-галстуком“(?) [163] „Манлихер-Каркано“ шесть-пять, БАХ! Я бы его убил, если оконная рама не помешала. Я, я сражаюсь ради нас и для вас! Я рисковал попасть в тюрьму и на электрический стул, я..
163
в оригинале — eye-tie. Игра слов основана на том, что стенографисты ЦРУ восприняли слова Освальда «Ай-тай» как «глаз-галстук», поэтому и поставили вопросительный знак.
КГБ: Мистер Освальд, пожалуйста, соберитесь, не надо…»
Тут он достал оружие и принялся им размахивать, затем что-то в нём сломалось и он расплакался на столе у мистера Шишки, а вся его затея закончилась в водосточной канаве Мехико. А чего он ещё ожидал? Как далеко заходило его самомнение? Он не понимал, что в первую очередь все окружающие замечают прущую из него трагичную никчёмность и не имел представления о том, какая пропасть лежит между его идеальным образом самого себя, каким он себя представлял и каким хотел быть и жалким, ограниченным, тщетным идиотом, которого он моментально совал под нос окружающим. Он был полным дерьмом.
Чем хуже он был — тем лучше было для меня. Не требовалось быть гением, чтобы углядеть возможность впутать его во всё что угодно, а уж такой-то план был определённо в моих силах. Всё было отлично продумано и не нуждалось в пересмотре, а лишь в небольшом приготовлении — простом, всё равно что конфетку ребёнку дать.
Чтобы окончательно определиться с намерениями, я применил неокритический подход к моему плану, хорошо потрудившись над отсечением личности, мнений, незначительных фактов и случайных чувств от принятия решения и полностью сконцентрировавшись на «тексте», которым был Освальд, чтобы понять его динамику и размеры безотносительно итогов, надежд или прошлых унижений и вообще всего, что сформировало такое извращённое создание как он. Пусть это и прозвучит самолюбиво, но я ощущал себя как великий белый охотник со множеством бивней на стенах охотничьего домика в погоне за синицей. Для подобного сафари я имел непристойный перевес, так что я даже поручился самому себе в том, что хоть я и буду использовать Освальда несмотря на испытываемое к нему отвращение и презрение, но в то же время предприму все меры к распознанию в нём глубоко скрытой человеческой природы, попробую понять, какие силы могли так покоробить его и попытаюсь дотянуться до его души, коснуться её жестом самого человечного и неподдельного чувства, который только будет возможен и уместен в контексте готовящейся манипуляции и воспоследующего предательства (если до этого дойдёт).