Третья раса
Шрифт:
«Ощущения не из приятных, — я решил ввести Молчунью в курс дела. — Дыхание останавливается, и судороги».
«Переживу», — отмахнулась она.
Но несмотря на то, что она хорохорилась, я видел волнение в ее глазах.
«Пока сахар усваивается, остановимся на опасных тонкостях, — показал Долговязый, снарядив три инъектора. — Проблема первая — свет. Ракет «СГОР-4» у меня, извините, нет, так что обходиться будем обычными фальшфейерами. Каждый из них горит порядка семи минут, поэтому тащить их придется гору. Мало того, об этом запасе придется постоянно думать и не тратить время впустую. Проблема вторая — холод. Это в скафандре он не чувствуется, а если нырять голышом, столкнетесь с ним в полной мере. На глубине километра температура воды
«Думаешь, с голой жопой теплее?» — удивился я.
«Успокойся и слушай. Сто лет назад все придумали. На тело будем наносить три слоя силиконовых смесей. Первый слой — химический обогрев. При контакте с солями, которые кожа выделяет с потом, смесь разогревается до температуры в сорок один градус. Второй слой — жировой, чтобы удержать тепло. Третий защитный — при контакте с водой образует эластичную пленку. И третья проблема — увеличение парциального давления кислорода с увеличением глубины. Это самое хреновое — можно запросто ласты откинуть».
«От кислорода?» — удивилась Молчунья.
«Запросто, — кивнул Долговязый. — Дело в том, что все дыхательные и газообменные процессы в организме регулируются не только и не столько количеством кислорода в крови, сколько балансом между уровнем кислорода и уровнем углекислого газа. Грибок выделяет столько кислорода, чтобы нормально работать на глубине около трехсот метров. Если глубина и давление меньше, кислорода в крови растворяется недостаточно, и малейшая физическая нагрузка приводит к приступу удушья. Так что если на малых глубинах увидите красные круги перед глазами, старайтесь поменьше двигаться, пока состояние не стабилизируется. На глубинах свыше трехсот метров, наоборот, кислорода растворяется в крови слишком много. Это вызывает рефлекторное сужение сосудов головного мозга, из-за чего его снабжение кислородом резко снижается. Причем до такой степени, что может очень быстро наступить клиническая смерть. Поэтому очень внимательно следите за собственным состоянием. Малейшее чувство неловкости или тревоги может говорить о начавшемся пересыщении кислородом. Это означает, что надо сделать с десяток резких движений, чтобы израсходовать часть кислорода и привести газообмен в норму. Понятно?»
Мы с Молчуньей кивнули. И хотя Долговязый еще не сделал нам инъекции грибкового препарата, но чувство тревоги у меня уже появилось. А затем появилось и чувство неловкости, когда пришлось раздеться догола и намазываться мазями. Молчунья запросто скинула одежду и белье, словно перед ней никого не было, и принялась тщательно наносить на тело первый слой силиконовой смеси, не пропуская ни единого квадратного сантиметра кожи. Я невольно задержал взгляд на этом зрелище, а глухонемая, вместо того, чтобы смутиться, только подмигнула мне. После этого я сам смутился, что на нее пялюсь, отвернулся и взял баночку с мазью.
— Там тоже мажь погуще! — рекомендовал мне Долговязый. — А то все хозяйство отвалится от холода.
— Иди ты! — огрызнулся я. — За свое хозяйство беспокойся.
Вслед за первым густым зеленым слоем, сделавшим нас похожими на инопланетян из дешевого фильма, мы нанесли не менее густую желтую мазь. Поверх нее Долговязый велел надеть нам перчатки, а мне еще гарнитуру для связи. Молчунье гарнитура была ни к чему, поэтому она воспользовалась своим стареньким наглазным монитором от стрелкового боевого комплекта. Новомодная штучка, которую ей подарили в городе, оказалась не герметичной, а потому для погружения не годилась. Поверх оборудования для связи пришлось намазывать еще более густую голубую смесь. Чувствовал я себя, словно извалялся в помоях.
«Все, рот не открывать! — приказал Долговязый жестами. — Пусть пленка загустевает. Руки!»
Мы протянули ему запястья, и он быстро сделал инъекции. Я то уже знал, как действует грибок, а вот Молчунья, видно было, все же струхнула. Но наконец
«Пошли!» — показал он знакомый до боли жест.
На воздухе в этих линзах все казалось чудовищно искривленным, аж голова закружилась. Мы не без труда влезли в лямки самодельных каркасов со снаряжением и по очереди соскользнули в кроличью нору.
Под водой на небольшой глубине было светло. Мы медленно погружались, поскольку балласт на каркасах был больше необходимого и сообщал нам не нулевую плавучесть, как я привык, а довольно значительную отрицательную. На глубине десяти метров Долговязый передал нам параметры погружения. По его схеме нам следовало как можно быстрее добраться до зоны сумерек, не теряя друг друга из виду и не особенно усердствуя в физических нагрузках. Как стемнеет, следовало по очереди зажигать фальшфейеры. Все знаки посредством перчаток и синтезатора переводились в английскую речь, чтобы можно было обмениваться информацией с Майком.
Отметку в тридцать метров миновали нормально. Под толстым слоем мази невозможно читать мимику на лице, поэтому я понятия не имел, как на погружение реагирует Молчунья. Она ведь не глубинница, у нее, в отличии от меня, катеттера в спине никогда не было. Так что столь глубокое погружение вне прочного панциря батиплана должно было произвести на нее впечатление.
Становилось все темнее и темнее. На ста метрах начало сказыватся давление — под натиском воды кожа похолодела, из периферийных сосудов медленно, но уверено вытеснялась кровь. Хотелось растереть кожу, но делать этого было нельзя, чтобы не повредить защитную пленку из силикона.
— Давит сильно, — включился синтезатор Молчуньи.
— Придется терпеть, — ответил Долговязый. — Антикомпрессионный массаж у древних охотников не был предусмотрен. Это вам не в ГАДЖах нырять.
— Я и в ГАДЖе так глубоко не ныряла.
— Все в жизни случается первый раз, — философски заметил отставник. — Ничего, скоро организм перестроится, будет легче.
Не знаю уж, как там должен был перестроиться организм, но мне легче точно не становилось. Я вспомнил, как меня глючило при первом учебном погружении в Средиземке. Сейчас зрительных галлюцинаций не возникало, но телу нелегко было выдерживать натиск воды. Несмотря на то, что человек более чем на девяносто процентов состоит из несжимаемой жидкости, в теле все равно остаются пустоты, и теперь их наличие воспринималось очень болезненно. Во-первых, меня банально начало пучить — давлением выпирало газы из стиснутого кишечника. Причем из-за силиконовой замазки выходить им было некуда, и они болезненно перемещались в животе. Во-вторых, ныли кости. И чем дальше, тем сильнее. При погружении в скафандре они тоже ныли, но ГАДЖ умел в таких случаях впрыскивать эндорфин в кровь, что в огромной мере облегчало погружение. А сейчас все происходило на живую.
Сердце сбавляло ритм — ему трудно было проталкивать кровь в сжатые поверхностные ткани, в ушах начало тонко и противно свистеть, так что я не с первого раза расслышал команду Долговязого.
— Ты уснул, что ли, Копуха? — снова обратился он ко мне.
— Нет. Сердце работает плохо. А на английскую речь я и в нормальном состоянии реагирую с опозданием.
— Это ты брось. Ладно, зажигай фальшфейер. Темновато уже.
Глянув на светящееся табло компьютера в отвороте перчатки, я невольно сглотнул — глубина оказалась почти триста метров, а это совсем не шутки. Вместо привычного дневного света сюда проникал лишь красноватый отсвет — другие лучи спектра не могли пробиться сквозь трехсотметровую толщу воды. Зрелище было пугающее и одновременно величественное — мир неподвижности и тишины, погруженный в вековой красноватый сумрак. Долговязый и Молчунья, облаченные в голубую силиконовую пленку, выглядели темно-коричневыми силуэтами с горбами притороченных наспинных каркасов.