Третья сила
Шрифт:
На улице было прохладно. «Странно, местные жители говорили, что в эту пору должно быть ещё жарко – всего лишь начало осени. Видно, и здесь, посреди континента, всё поменялось. Да к тому же вечер».
Свежий ветерок дул в спину, подгоняя. От ТашМИ (так по старинке называли их госпиталь) до сквера было всего несколько кварталов – оптимальное расстояние для освежения головы. Одинокие прохожие, как и Линг, спешили по домам – закрыться и забыться хотя бы на ночь. Что будет с нами? Этот вопрос висел над каждым, как дамоклов меч, терпеливо и по-иезуитски дожидаясь обещанных жертв. Время стало рваным и неопределённым: на работе оно летело как китайский поезд-пуля – плавно, быстро и почти без остановок, зато дома
«Интересно, Они специально так задумали или это случайное совпадение?» – подумалось Пан Линг при взгляде на памятник Тамерлану. Знаменитый завоеватель сидел на коне и рукой указывал прямо на вход в красный куб. Поблизости никого не было. Она вспомнила километровую очередь, китайским драконом тянувшуюся вдоль улиц родного Шанхая во времена Переселения. Шум, крики, плач детей причудливой мелодией смешивались с гальванизировано-весёлым смехом якобы готовой ко всему молодёжи. Здесь, наоборот, было тихо и мирно. Как на кладбище. Точность образа пробрала Пан Линг до дрожи. «Зачем мы продлеваем агонию?» – думала она, взбегая по ступенькам, ведущим к гостинице, давно уже выполняющей роль приюта. «Зачем, кому это всё нужно? Ведь конец очевиден, и мы бессильны что-либо сделать. Почему с упрямой тупостью мы продолжаем работать, жить как ни в чём не бывало? Кого мы хотим обмануть? Себя или Их?»
– Нэллоу-салом, уважаемая! – прервал её размышления возглас старика-узбека невысокого роста, приветливо склонившегося в поклоне приложа руку к сердцу.
– Хай, Рахим-ака, – медленно ответила Пан Линг, с трудом подбирая слова. Она всё никак не могла научиться говорить на этой смешной смеси ломаного английского, русского и узбекского языков, на которой говорили все местные жители.
– Каймак виз лепёшка? – утвердительно-вопросительно пробормотал мужчина, подойдя к столу с подносом в руках.
– Рахмат, Рахим-ака, – торопливо ответила Линг, разламывая горячую сдобу. Она не могла устоять перед соблазном. Реформа обеспечила каждого жителя Земли необходимым для проживания продуктовым минимумом – мясом, хлебом, сыром, курицей, так что дни голода и нищеты уже полгода как ушли в прошлое. Но всегда хочется побаловаться деликатесом. И пускай хлеб раздавался бесплатно – разве сравнится безвкусная мучная мочалка со свежей, горячей лепёшкой, ещё хранящей аромат жарких углей. Такую можно было выменять только на базаре и за что-нибудь стоящее. Как это делал Рахим, никто не знал и старался не задумываться. Рахим был ответственным за питание в гостинице-общежитии и никогда не унывал; этот проныра умел обставить свои делишки так, что все были довольны и никто не жаловался. К тому же он был приветлив и весьма обаятелен, всегда радовался возможности переброситься парой фраз с проживающими.
– Жойн ми, Рахим-ака, пли-из, – попросила Пан, указывая на стул напротив.
Рахим не заставил себя упрашивать и тут же плюхнулся напротив. Минута прошла в молчании. Рахим, облокотившись о стол, пристально смотрел на гостью, старательно делавшую вид, что не замечает этого.
– Вай ю, Пан-апа, так сэд? Кто-то умер?
– Но, но, джаст тайед! Устала чут-чут… – ответила по-русски Линг и добавила: – А ю хэппи, Рахим-ака?
– Оф кос, я хэппи! Такой красивый гёрл рядом, как не быть хэппи!
– Ай эм сириоз.
– Я ту! Смотри, лепёшка есть, чай есть, крыша над хэд есть, что ещё нид?
– Рахим-ака, вот вуд хэпенед виз ас? Что с нам случится?
– Гёрл, гёрл, бедный гёрл, – укоризненно покачал головой Рахим. – Ю совсем янг, ю маст ту быть хэппи. Аксакалз сэз, нэвэ ворри эбаут вещь, ю не можешь чэндж.
– Аксакалз?
– Йес, пипл виз белый борода, – пояснил он, проведя ладонью по редкой, аккуратно стриженной седой бородке. – Ю не можешь чэндж погода, ю не можешь знать фьючер. Мой дедушка, грэндфазер, был на война – пух-пух, – пояснил он, не зная слово «война» по-английски. – Он не знать, будет жить или ноу, бат хи трайед то би живой, энд Аллах хэлп хим. Аллах вил хэлп аз ту, гёрл. И потом уи всегда сможем уехать на небо, эт зе энд. Либо так, либо этак… Так что кушай каймак и би хэппи.
– Рахмат, Рахим-ака, – пробормотала Линг, макая ломоть лепёшки в густые сливки. – Зисис очен ойши!
– Пан-апа, я давно хотеть спросить ю, что йё нэйм значит? Я ноу, зэт каждый китайский канджи есть мининг.
– Май нэйм минз ривэ, где моют рис.
– ??
– Рис надо мыть только в очен чистой вода, – с трудом складывая слова, сказала по-русски Линг.
– Красивый нэйм! Тебэ идёт. Ты нас не эфрэйд. Мы мирный пипл.
Пан Линг вспомнила свои недавние поиски в интернете. Когда-то она услышала забавную фразу: «Ташкент – город хлебный». И ей вдруг захотелось узнать, откуда выражение появилось. В итоге виртуальный поисковик навёл её на фильм, который оставил незабываемые впечатления. Это была старая кинолента о военном времени, когда тысячи беженцев со всего Советского Союза приехали в Ташкент и жители приютили их. «Мы тоже беженцы со всей планеты. Ташкент нас приютил, дал нам крышу и хлеб. Найдётся ли на Весте свой Ташкент, когда придётся уезжать?..»
Глава 12
Панацея
Руже был доволен. Всегда приятно, когда твой труд приносит кому-то пользу. Сегодня, всего месяц спустя после звонка президента, он мог смело сказать, что Танина мать, скорее всего, будет спасена. Вот они, дрожащие под пронзающими лучами микроскопа стволовые клетки. Испуганно жмутся друг к другу на предметном стекле. Руже чувствовал себя магом, по мановению волшебной палочки которого происходят чудеса. «Она будет жить! – мысленно воскликнул учёный, но тут же понял, что переборщил. – Надеюсь, я смог вам помочь. Не надо благодарностей», – проговорил про себя Себастьян, готовясь к встрече с Таней. Вчера та прилетела вместе со своей матерью к нему в Ванкувер для финальной терапии. Руже был уверен в успехе. Ему удалось размножить стволовые клетки и, главное, заставить их дифференцироваться в нужном направлении. Должно хватить для излечения. Лаборатория была расположена при женском госпитале на Оук-стрит, поэтому вопросов, где лечить больную, не возникало.
Себастьян был азартным оптимистом, в былые времена постоянно, но безуспешно участвовавшим во всякого рода лотереях. Он твёрдо верил в свою звезду, знал, что когда-нибудь ему должно обязательно повезти. И вот этот миг настал. Ему чудились вспышки фотокамер, толпы назойливых репортёров, виделся огромный зал, заполненный людьми во фраках. Среди них он сам, взволнованный, растроганный вниманием, полный благодарности, торжествующий по поводу получения Нобелевской премии.
Руже с усмешкой отогнал видение. Всё это в прошлом… Его мечте не суждено сбыться. Некому выдавать премии, некому оценить то, что им было изобретено. Он разместит небольшую статью в интернете, и она осядет где-то на далёких серверах мёртвым и никому не нужным грузом. Затем и вовсе канет в небытие, как и всё живое на Земле…
От грустных мыслей его оторвал звонок. Это была Татьяна. Она уже успела оформить маму в больницу, и теперь врачи ждали только его приезда. Взяв из инкубатора несколько пробирок, Руже направился в клинику. Идти было недалеко, всего-то несколько сотен метров из одного здания в другое через внутренний парк. Подойдя к дороге, он по привычке глянул по сторонам и поймал себя на мысли, как прочно сидят в его сознании условные рефлексы: «Автомобили, почитай, второй год не ездят, а всё оглядываешься…»