Третья тетрадь
Шрифт:
Он быстро оглядел стоявшую перед ним девушку. Нет, кругловатое лицо было открытым, глаза с любопытством распахнуты… Вот, может быть, только эта легкая тень между бровями…
– Что вы сказали?
– Может быть, пойдем куда-нибудь?
– Ах, да, разумеется. Но куда? – невинно поинтересовался Данила. – Куда бы вам хотелось?
– Честно говоря, мне все равно. И гораздо больше меня интересует, чего вам от меня нужно.
– Ничего. Мне интересно за вами наблюдать…
– Я вам не подопытный кролик!
– …и слушать. Последнее даже больше. Можно я возьму вас под руку, и мы просто пойдем куда ноги поведут?
На мгновение Апе показалось, что она очутилась в столбе горячего темного воздуха, но это ощущение тут же исчезло, и она рассмеялась:
– Ну, пошли. Какой вы странный.
И эти последние слова, вырвавшиеся у нее случайно, словно прорвали что-то, и стало просто и весело.
День, в отличие от вчерашнего, стоял солнечный, черные деревья казались гравюрами, и Дах от дома к дому, от улицы к улице плел свою паутину и упрямо разматывал клубочек ее жизни, ловя каждое слово ответа. Однако сегодня Апа оказалась всего лишь простой девочкой с окраины, и в ее речах ничего нельзя было поймать, кроме, пожалуй, хорошо развитого здравого смысла. Впрочем, именно здравый смысл Данила уважал меньше всего.
Они вышли на Васильевский остров. Здесь Даниле ловить было и вовсе нечего, Федор Михайлович почему-то не жаловал сей район. Но на углу Соловьевского садика ему вдруг пришла в голову спасительная мысль: Университет. Навстречу, как всегда, валила плотная толпа студентов, и они медленно пошли им навстречу, став похожими на островок, обтекаемый рекой.
– А, кстати, я до сих пор не поинтересовался, чем вы занимаетесь, Полина?
Она улыбнулась.
– Мы же не в Москве! – усмехнулась девушка и тут же поспешила объясниться. – Это мне в одной компании говорили. Что, мол, в Москве первым делом интересуются, чем человек занимается, а у нас, в Ленинграде, – что он из себя представляет.
– Собой представляет, – автоматически поправил Данила. – А в остальном все верно. Так что же?
– Вообще-то я маникюрщица, но потом… То есть недавно… В общем, я пошла работать в театр. Типа гримершей.
– Славно. Но почему вдруг – театр?
Девушка опять вспыхнула, а Данила вспомнил ту компанию, в которой увидел ее в первый раз. Неужели это их влияние? Снова опыты над простушкой? И каждое поколение ставит их по-своему, сейчас, вероятно, еще гораздо расчетливей и подлее. Его охватила злоба, и он, сам того не замечая, стиснул локоть Апы до боли. А ее реакция оказалась еще более непредсказуемой.
– Чего?! – крикнула она, вырываясь. – Чего вы от меня все хотите? Чего выпытываете?
– А вам есть что скрывать? – невозмутимо парировал он.
– У каждого человека есть свои тайны, – как-то неестественно, по-книжному произнесла девушка.
– Тем более, у женщины, – драматично поддакнул Данила. – Но Бог с ними, с вашими тайнами, не из-за них же вы подались к Мельпомене.
– Мельпомене? Ах, вы про театр. Да нет, я всегда этого хотела, – почему-то вновь сразу успокоилась Апа, и она почти не лгала: теперь ей казалось, что она всю жизнь и вправду мечтала быть актрисой, вне зависимости от пророчеств той тетки. – Там, как в сказке!
Дах, будучи подростком, волею судеб немало времени провел за кулисами Оперной студии и прекрасно знал, какие там живут сказочки.
– Так вы в театре совсем недавно?
– Два месяца.
– Я думал, судя по вашему восторгу, что два дня, но, видимо, вы счастливица.
Они миновали Меншиковский дворец, всегда поражавший Данилу своей неизменностью, невосприимчивостью ко всему новому, и шли теперь мимо Манежа, с которого неслись призывы послушать каких-то диджеев. Толпа, валившая навстречу, становилась все гуще.
– Странные они, эти университетские, – неожиданно произнесла Апа. – Почему они считают, что они не только всех умнее, но и лучше? Чем лучше-то? – Апа снова вспомнила Женю и то, как все у нее считали поучившихся в этом своем Универе какой-то избранной кастой. Обида и боль вспыхнули в девушке с новой силой: – Мне вот один наш актер, он совсем старый, старше, наверное, вас, рассказывал. Собрались они как-то и решили жить по-иному, не как все люди, и заниматься только философией. Сняли квартиру огромную, стали жить ничего не делая, и девочки были общие, чтоб без обид. Уж я не знаю, как там у них было с философией, он не говорил, но скоро одна девочка залетела, и тогда они, представляете, решили, что надо, чтобы нашлась одна, которая пожертвовала бы собой для общей пользы, ну, для траха…
Данила слушал эту историю вполуха, поскольку сам в ранней юности застал такие коммуны на излете их популярности и неоднократно живал в них, но каждый раз уходил оттуда, причем не из-за общих девиц – девчонки там, кстати, всегда были из хороших семей, отличные, умницы и, как правило, очень интересные, – а из-за общих зубных щеток. Но фраза об общей пользе неожиданно заставила его насторожиться.
– И такая женщина, которая решилась пожертвовать собой для общей пользы, нашлась, – почти механически закончил он.
– Да. Какая мерзость!
Но Дах в ответ только рассмеялся. Вот уж точно: второй раз история повторяется всегда в виде фарса. Можно было даже не сверяться – он прекрасно помнил письмо Аполлинарии графине де Салиас, писанное из Иваново в шестьдесят шестом году. Когда Данила читал его впервые, его поразил, конечно, не сам этот факт из студенческой жизни более чем столетней давности, а то, как быстро Суслова стала ненавидеть то, чем раньше так увлекалась. С каким восторгом ходила она в Университет еще пять лет назад – и вот теперь такая злоба, такое презрение. Недаром письмо заканчивалось горькой фразой: «А у нас так не душа, а… пар».
– Прелесть, милая Полина! То есть я хочу сказать, вы – прелесть! Черт с ним, с Универом! – Данила бросил косой взгляд на незакрывающиеся двери филфака, где до сих пор всегда можно было встретить знакомое лицо. – Пошли-ка кофе пить в «восьмерку» [82] . Ах, впрочем, нет, лучше в БАН [83] .
По дороге Данила с неподдельным любопытством наблюдал за девушкой, которая явно попала на территорию «русского Оксфорда» впервые. Есть же счастливчики, которые в первый раз видят бесконечный багрец Двенадцати Коллегий [84] , античную простоту истфака, легкость издательства Академии [85] , тяжелый модерн института Отта [86] , сталинскую громаду Библиотеки Академии наук… впервые вдыхают одновременно бесшабашный, академический и романтический воздух аллеи…
82
«Восьмерка» – жаргонное название старинной (с середины XIX века) студенческой столовой СПбГУ, находящейся за главным зданием.
83
БАН – Библиотека Академии наук.
84
Здание Двенадцати коллегий – Главное здание СПбГУ.
85
Издательство Академии – имеется в виду здание издательства «Наука» на Менделеевской линии, 1.
86
«…модерн института Отта» – здание Института акушерства и гинекологии им. Д. О. Отта (Менделеевская линия, 3).