Шрифт:
Кирилл Алейников
ТРЕТЬЯ ВОЛНА
Ни один из древних народов планеты Земля не считал себя земным. Все древнейшие народности либо выводят свою родословную от «небесных богов», либо содержат мифы о прямом переселении своих предков с других миров…
Многие упоминаемые в книге факты, имена и события не являются вымыслом автора…
ГЛАВА 1
Горячий ветер гнал по безжизненному пространству степи высохшую траву, так похожую на скелеты
Люди — и те, что шли пешком, и те, которым удалось раздобыть скакунов или мулов, выглядели до смерти уставшими, вымотанными долгим переходом. Они и были уставшими, вымотанными. До смерти. Потому не проходило и двух минут, чтобы то здесь, то там в бесконечной ленте каравана не валились в песок и пыль потерявшие сознание несчастные; большая их часть умирала, даже не достигнув земли. Глаза людей и животных одинаково бессмысленно и тупо смотрели вниз, на красноту степи, никому не хотелось издавать лишних звуков или совершать ненужные движения. Все понимали: сил дойти до конца пути может не хватить.
На высоте вились в воздухе стаи падальщиков. Они тоже сохраняли молчание, беспристрастно наблюдая за тем, как солдаты вытаскивают из людского потока мертвецов и относят их подальше от каравана. Тогда падальщики спускались вниз, облепляли труп плотным покрывалом черно-серых перьев и с невероятной скоростью пожирали, скорбно взмахивая короткими широкими хвостами. Через пять минут на месте мертвого человека не оставалось ничего — мощные челюсти прожорливых птиц могли перемолоть даже самые прочные кости.
Незачем было разводить погребальные костры…
На падальщиков перестали обращать внимание еще неделю назад. До того времени солдаты старались не подпускать их к трупам, пока караван не пройдет мимо. Но солдаты устали. Все устали. Горошина солнца, стоящего в зените, буквально жарила степь, уничтожая последние признаки некогда богатой растительности, умертвляя последних животных, убивая людей. Ветер нисколько не помогал от жары, но наоборот, он делал ее еще невыносимее, хлестал по открытым частям тела песком и сводил с ума. Перед началом перехода людям раздали специальные костюмы, якобы сводящие губительные последствия жары на нет, и так на самом деле и было. Костюмы помогали, но помогали лишь несколько первых дней. А потом они превратились в бесформенное тряпье, сидящее сейчас на телах измученных людей грязными мешками, отягощающее, но не избавляющее от мук.
По степи распространялся призрачно-гулкий, неопределенного оттенка звук шагов сотен тысяч пешеходов, скрип колес, топот копыт. А еще по степи распространялся запах трупного разложения.
В тех местах каравана, где впряженные сразу в трех мулов, ехали жестяные цистерны, иногда возникали и другие звуки. Периодически кто-то из ослабших до умопомрачения людей бросался на охраняющих цистерны солдат, а иные подбегали сразу к цистернам. Начиналась либо скоротечная драка, либо такая же скоротечная мольба. В обоих случаях солдаты оттаскивали тело безумца в сторону от бесконечной процессии и возвращались в строй, вытирая о полы одежд окровавленные мечи. Вода, главный источник жизни в этом суровом мире, выдавалась лишь на привалах, и лишь по строго определенному количеству. Никто не получит ни капли живительной влаги сверх нормы. Никто: ни дети, ни женщины, ни старики.
Нет, солдаты не были изуверами, они с радостью отдали бы воду детям и женщинам, старикам и мужам… если бы воды было вдоволь. Однако каждый солдат прекрасно осознавал: отдав лишнюю влагу сейчас, он сам рискует не дожить до конца перехода.
А караван все шел и шел. Он перечертил умирающую степь от далекого южного горизонта до далекого северного. Он, словно странная пустынная река, нес медлительные волны людей, тысячи волн сотен тысяч людей. И будто не было начала этому переходу.
И не будет ему конца.
Чуть в стороне от общего потока так же медленно ехали верхом двое. Они выглядели свежее, как и их скакуны. Один всадник был облачен в длинный красный плащ поверх термокостюма. Второй ограничился лишь термокостюмом. За спинами обоих торчали рукояти широких мечей, а на бедрах тяжело висели пистолеты.
Человек в плаще был шламаном Кацием, верховным жрецом мертвого города Танта-Арстаг. Второй был его сыном.
Шламан Каций угрюмо смотрел вниз и вперед, на стелющуюся под копытами скакуна красную пыль. Он вспоминал последние недели своей жизни, начало перехода, он пытался хотя бы примерно подсчитать, сколько жизней уже растаяло в нещадной жаре степи. От возникающих в мозгу цифр шламану становилось тошно.
Нам нужна еще неделя или две, подумал он отстраненно. Одна или две недели, не больше. И караван выйдет к низменным землям у Великого океана. К плодородным и влажным землям. Если бы последний Приход не уничтожил запасы топлива, часть пути жители Танта-Арстага могли бы преодолеть транспортом. Но город превратился в руины, топливо утрачено, остальных ресурсов хватило только лишь на постройку тысяч вагонов и телег, да на вооружение солдат. Танта-Арстаг потерял всё, что так долго накапливал. Можно сказать, город вытянул не тот жребий и оттого пал.
Каждый новый Приход приносит новые несчастья.
Сын шламана Кация, жрец Кениц, вдруг окликнул отца. Шламан без интереса посмотрел на спутника, а потом перевел взгляд туда, куда указывала рука Кеница. С северо-северо-востока наперекрест каравану летел голубой геликоптер.
— Имперский, — догадался Кениц, разглядевший на голубом корпусе летающей машины эмблему Империи Терса-нова: две соприкасающиеся окружности, заключенные в горизонтальный эллипс.
Шламан Каций тоже увидел эмблему. Он мог бы удивиться тому, что здесь понадобилось имперскому геликоптеру, но уже разучился испытывать какие-либо эмоции кроме глухой, не проходящей тоски. Состояние шламана можно было бы назвать каталепсией — полным отсутствием реакции на внешний мир.
— Они летят к шатру, — проследив за полетом машины, сказал Кениц. — Вернемся?
Шатер остался километрах в двух позади, просторный, охлаждаемый кондиционированным воздухом оазис для жреческого контингента и верховных военачальников Танта-Арстага. Шатер был единственным, что переносилось в этом караване не по суше, а по воздуху, на грузовом геликоптере. Этот геликоптер был, в свою очередь, единственным воздушным транспортным средством в радиусе пятисот километров, а то и больше, а также единственной машиной, взятой из Танта-Арстага.