Третья жертва
Шрифт:
– А для вас? – мягко спросил Куинси. – После всего этого, полагаю, вы должны были покинуть Бейкерсвиль навсегда.
– Я пыталась. Переехала в Портленд. Поступила в университет. Начала пить. Пила года четыре. Потом стала ходить на собрания Общества анонимных алкоголиков. По окончании учебы решила вернуться домой, потому что сколько я ни бегаю, а возвращаюсь каждый раз к тому, с чего начала. И потом, мне здесь нравится. Я унаследовала мамин дом, полностью оплаченный, что хорошо, когда зарабатываешь пятнадцать тысяч в год.
– И вы по-прежнему живете в доме, в котором росли? – Он наградил ее скептическим
– А почему бы и нет? Больше всего мне в нем нравится веранда. – Она лукаво улыбнулась. – По правде говоря, мне по душе полицейская работа в небольшом городке. Имеешь дело с людьми, а не с бумагами. И здесь, в Бейкерсвиле, живут милые люди.
– Исключая соседей, которые не сказали ни слова вашей матери, бившей вас каждый вечер. Соседей, которые и сейчас считают вас убийцей.
– О, тем, кто считает меня убийцей, до меня нет никакого дела. По их мнению, как аукнется, так и откликнется.
– Но вы ведь так не думаете, правда? И эти последние два дня, они ведь были для вас нелегкими?
Рейни напряглась, пальцы ее снова сжали бутылку «Будвайзера».
– Вот только с психоанализом ко мне не надо.
– Да я и не пытаюсь, – примирительно сказал Куинси. – Тем не менее я помню, как вы сегодня дали мгновенное объяснение термина «нарушение привязанности». Совместите это с тем фактом, что вы росли в неблагополучной семье, в обстоятельствах, не слишком отличающихся от тех, которые доводится пережить наиболее жестоким подросткам. Подобные проблемы для вас не новость. Вы уже задумывались о них. И будете думать еще долго после того, как это дело завершится.
– Ну, по крайней мере, мой интерес – личный, а не какой-то там неуместный «комплекс героя».
Получилось чисто рефлексивно, как удар наотмашь, и насколько резко и злобно это прозвучало, она поняла лишь после того, как Куинси поморщился.
– Туше`, – пробормотал он.
Рейни смущенно опустила глаза. Неприлично просить человека поделиться своими тревогами, а затем использовать его откровенность против него же. Она бы и хотела быть лучше, но знала, что не может. Отличаясь вспыльчивым и колким характером, Рейни извинялась редко и неохотно.
– Я не хотел поставить вас в неудобное положение, – спокойно сказал Куинси.
– Дэнни тревожит меня, – проговорила она поспешно, пока не передумала. – Я видела его глаза. Он как будто загнан в угол. Злой. Сбит с толку. Я знаю этот взгляд, и я смотрела на те тела и думала… Все говорят, дети не могут быть злыми, злыми настолько, чтобы хотеть убивать, но я знаю, что могут. Иногда это трудно – не быть таким. Быть юным, беспомощным и беззащитным…
Ее голос дрогнул. Так она и сидела, сдерживая оставшиеся слова и чувствуя, как, будто пойманная в силок птица, бьется в груди сердце.
– Вас пугает, что вы могли стать такой же, как Дэнни О'Грейди? – спросил Куинси.
Рейни ничего не ответила.
– Вы не Дэнни, – твердо произнес он.
– Я знаю! Я – женщина, а женщины не переносят ярость. Мы не становимся массовыми или серийными убийцами. Вместо этого мы направляем гнев на тех, кто сделал нам больно. Или обращаем его на саморазрушение. Впрочем, это не важно. Дело совсем не в этом. Думаю, дело в жестокости. Потому что это стрельба, а не автомобильная авария или несчастный случай на уборке урожая. Не знаю. Просто все как будто
– Рейни, вы в порядке?
– Да, в полном… Черт, мне бы лучше заткнуться.
В какой-то момент он взял ее руку в свою. Рейни не помнила, когда именно, и сам факт того, что она это не заметила, ошеломил ее. Она всегда замечала, когда к ней прикасались. Всегда была очень осторожной в отношении всего того, что касалось личного пространства. Рейни резко выдернула руку, провела ладонью по волосам и обнаружила, что разволновалась сильнее, нежели полагала. Куинси посмотрел на нее с беспокойством, отчего ей захотелось легкомысленно рассмеяться, но ничего хорошего из этого не получилось бы.
– Простите, – отрывисто сказала она. – Сначала обвиняю вас в том, что обращаетесь со мной, словно врач с пациентом, потом сама веду себя, будто мозгоправ…
– Я не ваш психиатр, – сказал он ровно. – Это для ясности.
– Конечно же нет. Мне и не нужен никакой психиатр!
Куинси поднял бровь. Рейни покраснела еще больше. Он снова взял ее за руку и посмотрел ободряюще.
– Рейни, послушайте. То, через что вы сейчас проходите, вполне реально. Это называется «посттравматический стрессовый синдром». Четырнадцать лет назад вы пережили серьезную травму. И хотя вы разобрались с этой травмой на самых различных уровнях, ее последствия ощутимы и поныне. Сейчас вы оказались в схожей ситуации, напомнившей ту, первую. Такое случается со всеми. Когда началась война в Заливе, Управлению по делам бывших военнослужащих пришлось организовать «горячую линию» для ветеранов Вьетнама, у которых вдруг стали возникать видения сражений двадцатилетней давности. К сожалению, каждый новый случай со стрельбой в школе отзывается эхом в других семьях. Флэшбеки, ночные кошмары, приступы тревоги. И все прилагающееся.
– Я – профессионал. Это моя работа. Расследовать убийства. Оставаться беспристрастной.
– Вы – человек. – Он сжал ее пальцы. – Умная женщина. Ваш мозг работает сам по себе.
– Что ж, можете забрать его себе. Он завис на мгновенном повторе, и с меня довольно.
Агент едва заметно улыбнулся:
– Чем старее травма, тем скорее она пройдет. Хотя, быть может, вам и следовало бы обсудить это с кем-то. Департамент шерифа предоставляет какую-нибудь психиатрическую помощь?
– Наш департамент не предоставляет даже кофе.
– Возможно, профессионалы уже летят сюда, чтобы помочь детям.
– Да, возможно. – Рейни сказала это так, что им обоим было ясно – она никуда не пойдет. Обратиться к настоящему профессионалу значило бы признаться в собственной слабости. Этого она никогда бы не сделала.
– Уже поздно, – заметил Куинси.
Рейни огляделась. Музыка стихала, столики мало-помалу пустели. Он прав, пора уходить. Каждому к себе. Она выговорилась по полной, а того, кому излил душу, на одну ночь не снимают.