Треугольник страсти
Шрифт:
Самому становилось смешно — до чего он разволновался! Конечно, он не бывал в Петербурге лет десять, а то и больше, но что могло измениться в столичной жизни? Все те же лица, может, чуть постаревшие и подурневшие, те же пустые разговоры, те же роскошные балы, которые Михаил Антонович Орлов недолюбливал и в молодые годы. А уж теперь, когда ему давно минуло сорок, не к лицу было помышлять о подобных развлечениях. Тем более Михаил Антонович овдовел только две недели назад, и его сердце пока не вернуло ему способности радоваться.
— Господин Орлов, вы подадите мне мою сумочку?
Сухонькая графиня Полянская, с которой он делил купе, откровенно
«Чтоб тебя!» — вздохнул он про себя, но все же поднялся.
Подав графине ее сумочку, Михаил Антонович одарил даму вежливой улыбкой и снова забился в свой угол. Прикрыв глаза, Орлов попытался забыться под монотонный стук колес. Вчера утром поезд увез его из Ниццы, где они с женой безвыездно прожили последние годы. Надежды на выздоровление Елены не было, и к концу жизни она стала легкой, почти бестелесной, как восковая кукла. Однако чудный климат южного побережья облегчал страдания жены.
«Милая моя, — подумал он с болью. — Несчастная моя… За что тебе выпали такие муки, такие испытания? Ведь ты всегда была доброй и приветливой. Ни зависть, ни злоба не коснулись твоей души. Ты была щедра в любви, достаточно умна, чтобы составить счастье мужчины, и светла, как солнечный луч. Отчего же ты погасла так рано? Почему оставила меня в кромешной тьме?»
Он слегка лукавил: тьма уже понемногу рассеивалась. Первая боль утраты действительно была острой, пронзительной. Но месяц спустя Орлов уже мог думать о своей утрате без того, чтобы скрипеть зубами и стискивать кулаки. Временами ему даже казалось, что жизнь еще не кончена.
Михаил пытался вспомнить, какой же она была, когда они впервые встретились, и не мог. Конечно, Елена выглядела тогда юной, цветущей девушкой, в которую он влюбился с первого взгляда… Но сейчас ему представлялась лишь сухая желтизна ее истончившегося лица, и безвольные руки, похожие на истаявшие свечки. В последние дни ей даже не удавалось его обнять…
Невольно мотнув головой, Орлов отогнал тяжелые воспоминания. Не думать об этом, не думать! Он ведь не умер вместе с женой, его жизнь продолжается, и — кто знает! — может, прошла лишь половина отпущенного ему срока. К тому же… как ни стыдно признаться себе… уже несколько лет он испытывал к тяжелобольной жене одно лишь сострадание, а любви давно уже не было. Той человеческой любви, которая включает и физическое влечение, и нежность. Орлов ухаживал за Еленой так, как ухаживал бы за матерью или за сестрой. А мужчина в нем оставался одинок.
Поэтому во время его скорбного путешествия в Петербург, где Орловых, конечно, все давно забыли, Михаила Антоновича то и дело настигали постыдные, как ему казалось, мечты о том, что, возможно… почему бы и нет?.. ему встретится в столице какая-нибудь еще не старая вдовушка… пусть даже и с детьми — так оно и лучше, своих-то у него нет, да уже, пожалуй, никогда и не будет.
Его друг детства, Сергей Васильевич Микульчин, визит к которому первым значился в списке Орлова, наверняка знает весь свет Петербурга. Он может представить его какой-нибудь порядочной женщине…
«Как низко! — Михаил едва не содрогнулся всем телом. — Сорока дней еще не минуло со дня похорон жены, а я уже помышляю о плотских утехах! Как же все-таки мерзок человек…»
С лучшим другом Сережей Микульчиным они проводили в детстве все летние месяцы вместе. Усадьбы их родителей были расположены по соседству, и, когда семьи приезжали туда на лето, мальчики встречались, как братья. Зимой их редко возили друг к другу в гости, и дети скучали на расстоянии, но каникулы принадлежали только им. Миша Орлов тогда был застенчивым, этаким «книжным» мальчиком, и Сережа верховодил им без труда. Тем более он был тремя годами старше, а в детстве эта разница казалась весьма значительной. К тому же Сергей всегда был большим фантазером, и Миша каждый раз с восторгом выслушивал новые выдумки своего друга.
— Сегодня мы будем запускать змея! Сережа влетал к товарищу с кипой каких-то картонок, которые, по его замыслу, должны были превратиться в воздушного змея. Щеки у мальчишки пылали от возбуждения, глаза сияли так, будто он уже видел, как их творение устремляется к облакам. И ведь, как ни странно, у него действительно получалось и змея соорудить, и плот построить…
А позднее и жениться на первой красавице Петербурга, на которую Михаил даже не смел поднять глаз.
А ведь Орлов считался тогда более выгодным женихом: отец — крупный заводчик, матушка — владелица нескольких имений, доставшихся ей по наследству. А семья Микульчиных была не из самых состоятельных или именитых… Однако молодой Сергей Микульчин был так хорош собой, что Анна Виленская влюбилась в него без памяти. А поскольку, кроме красоты и состояния, девушка обладала еще и весьма решительным характером, то она заявила родителям, что и слышать ничего не желает о других женихах. И тем не оставалось ничего другого, как смириться с капризом дочери, который, однако же, оказался вовсе не пустым. Насколько знал Михаил Антонович, его друг до сих пор жил с женой в любви и согласии. Их дочь Сашеньку Орлов видел в последний раз, когда та едва научилась ходить и лепетала что-то невразумительное. Сколько лет прошло с тех пор? Она, должно быть, уже стала невестой… Теперь Анне Владимировне самой предстояло пройти испытание взрослой дочерью.
«Постарели оба, наверное», — подумал Михаил Антонович и попытался представить, насколько могло измениться лицо друга за эти годы, но ему виделись все те же пылающие щеки, горящие глаза.
Орлов опасался, что время окажется более безжалостным к классической красоте Анны, которой он так никогда и не признался в том, что она снилась ему каждую ночь. Ему казалось, что даже такое признание уже будет предательством по отношению к лучшему другу. И Михаил заставил себя отступить в тень, перестрадать молча, а вскоре — наградой за благородство — была подарена ему встреча с его Еленой, которая, может, и не была так ослепительно хороша, как Виленская, зато полюбила его всем сердцем. Ах, если бы не эта ужасная болезнь…
Поезд мчал его все дальше от могилы жены, от того лучистого берега, где на его долю выпало столько страданий, что само солнце подернулось трауром. И Михаил Антонович молча молился, чтобы в сумрачном Петербурге ему хоть слегка улыбнулось счастье.
* * *
Скомканные листы один за другим летели в камин — Сашенька Микульчина яростно рвала свой личный дневник. Теперь ей было невмоготу даже перечитывать, как еще неделю назад она восторженно расписывала на его страницах взаимность чувств с Дмитрием Олениным.