Треугольник
Шрифт:
Хочу уколоть его, и тут же вспоминаю свое положение.
— А неудобной любви не было?
Он, серьезно подумав, деловито отвечает:
— Было такое, в Казани… Огонь была девка, скаженная… Даже убить меня хотела… Дал околоточному красненькую, он и продержал ее в кутузке, пока я убрался из города. Но тосковал по этой суке… — Его глаза становятся еще мельче и смотрят в одну точку. — И теперь иной раз тоскую… э-эх! — Он щелкает языком.
Уголок моего мозга, где засела Маро, еще более воспаляется. Был кулаком, но совет все же дать может. Старый, видел свет…
— А как успокоить чувства
— Самое удобное… — он кривит рот, потом решает: — Убить.
— Прощайте, — говорю я и, не сумев улыбнуться, ухожу.
Город похож на ящик, который опрокинули и высыпали содержимое. Да еще стукнули разок по донышку, чтобы в углах не осталось ничего. И тем не менее я застрял в щелочке. Еле волочу усталые ноги. В старом городе не видно ни одного огонька. Я иду спать. Днем солнце оставило свою печать на моем затылке и спине. И теперь там горит.
Одиноко брожу по пустынным улицам. Вхожу в компол. Второй компол, третий компол. Пустой базар.
В комнатах никого не осталось. Все вынесли свои постели наружу. Падаю на кровать. Жарко. Ворочаюсь с боку на бок. Спать невозможно.
Во дворе колхозники храпят со странной очередностью.
Возвращаюсь на рынок. Ложусь на тахту в чайхане. Над головой минарет. Рядом с ним высокие стены медресе. Ни звука, ни шепота.
«Нет Маро, — в отчаянии думаю я. — Осмотрел все возможные места…» Потом безнадежно: «Разве не смешно, что я так старательно ищу ее?» Затем мной овладевает шутливое настроение: «Так ведь я еще и турист!» Потом думаю: «Компол»… Интересное персидское слово… Никогда не забуду.
— Э!..
Надо мной нависли чернобородое лицо и еще молодое солнце.
— Эй!.. Ишто хочешь? — спрашивает борода.
— Чаю, — говорю я, моргая.
Узбек от души хохочет.
— И весь ночь ожидал, чтобы чай пить?
— У вас вкусный чай, — беспардонно вру я. — В Бухаре нигде такого чая нет.
Чувствую, что, если не придам словам шутливый оттенок, они покажутся издевкой. И все же узбек польщен.
— Рахмат, — говорит он. — Рахмат… Иди одевайся, а я чай исделаю…
Раздумывая, кружу вокруг арки эмира, прохожу через компол, шагаю мимо медресе Улугбека. Два медресе на одной улице, друг против друга. На пороге медресе Абдулазиз-хана трое ребят играют в карты. Любопытство берет верх, я вхожу.
Росписи стен изгажены пошлостями. На персидском узоре — плоская шутка, нацарапанная гвоздем. Сердце у меня защемило. Ругаюсь себе под нос и выхожу во двор. Обширное пространство. В стенах комнаты-кельи, которые называются «худжра». В старину в них жили учащиеся. Тифлисские армяне худжрой называют шкафы. В самом деле комнаты напоминают шкафы. Вхожу в одну. Темно. Валяются камни. В голову врываются страшные мысли и картины. Гаремы… Скачущие кони… Горящие дома… Восточные поэмы… Воин Тамерлана на коне… Он крепко держит поводья и мчится, словно ветер. Впереди скачет татарский всадник. Бежит. Оглядывается, щурит черные глаза, пришпоривает. В глазах воина Тимура улыбка. Злорадство, торжество, возбуждение. И торжество имеет меру. После нее и оно теряет смысл. Глаза воина круглятся. Я почти вижу в глубине кельи: страсть и безумие. Ребенок и старик. Горят его зелено-красные глаза. Радостно-страстная улыбка густеет в глазах воина Тимура. Он должен уничтожить убегающего монгола. Сегодня Тамерлан будет доволен. На пирамидах из черепов прибавится еще один череп. Воин догоняет монгола. Приподнимается на седле, крутит кривую саблю над головой жертвы. Монгол испуганно жмется к седлу. В глазах воина радостная страсть. Он смотрит на монгола, как смотрел бы на нагую женщину.
— Айи!.. — визжит он и вот-вот опустит саблю, успокоится, отдохнет…
«Доннг!»
В темноте я стукаюсь лбом об стенку. И чувствую, что на лбу растет круглая шишка. Моя фантазия никогда не приводила меня к добру. Держась за лоб, вхожу в другую келью. На полу валяется куча каменного угля. Делаю два шага, и вдруг передо мной вырастает черная фигура. Я испуганно пячусь назад. Фигура надвигается на меня. Я отступаю и упираюсь в угол худжры. Двигаться больше некуда. Голова уперлась в круглый свод потолка. Фигура подходит ко мне.
— Гаго? — удивляюсь я.
— Ты что тут делаешь?
— А ты?..
Тягуче звучит какая-то индийская мелодия.
Мы с Гаго сидим в Ханака-Хаузе Ходжи Зайнуддина.
Гаго глотает водку. Я слежу за ним. И словно солнце входит мне в желудок.
— Что же будешь теперь делать? — спрашивает Гаго.
— Хочу поехать в Самарканд.
— Маро в Самарканде?
— При чем тут Маро?.. Я турист… Потом я решил взять темой дипломной работы Тамерлана.
Гаго ухмыляется себе под нос.
— Все знают, что ты словно угорелый бегаешь за Маро.
— Послушай… ты!..
— Брось ее… Скажи, сколько хочешь достану… Одна красивей другой… Рядом с ними твоя Маро — что жук…
С силой опускаю стакан на стол. Таджик удивленно смотрит на нас.
— Погоди, не горячись… Ведь знаешь, захочу, побью тебя. Неужто сомневаешься? Погляди-ка, на нас смотрят… Скажут: встретились двое армян, и уже драка.
Я хочу встать, Гаго крепко держит меня за руку.
Долгое время молчим.
— Послушай, почему ты думаешь, что можешь побить меня?
Гаго смеется.
— Потому что я сильнее тебя, а ты влюблен… Ладно, оставим, нечего обезьяну корчить. Да, твоя макака тебе приветы посылала! Не соскучился по ней?
Спускаемся в новую Бухару.
Кондитерская фабрика. Вместо кислорода воздух насыщен шоколадом, а вместо углерода — ванилью. Я наполняю свои легкие сладким воздухом.
— Хорошо? — спрашивает Гаго.
Гаго приветствуют все: мужчины по-дружески, девушки с улыбкой.
— Когда ты успел познакомиться со всей фабрикой? — спрашиваю я.
— А что тут трудного? — удивляется Гаго.
Он заходит в кабинет директора, и чуть погодя его штопорообразный нос показывается в щели приоткрытой двери.
— Заходи…
За письменным столом сидит краснощекий узбек. На голове традиционная тюбетейка. На столе два чайника.
«Здесь чай можно пить с воздухом», — думаю я и улыбаюсь.
Улыбается и директор, приняв мою улыбку за приветствие. Поднимается с места, берет мою руку в две пухлые ладони и трясет. Гаго что-то говорит по-узбекски. Директор отвечает. Смотрят на меня и друг на друга.